Антология - Адонис. Французская поэзия XV–XIX вв.

Что с юности своей любил сии леса
И к гласу приучил и ловчего, и пса.
О, если б верил так Адонис сим довòдам,
Так рано б не сошел он к Стикса черным водам!
О чем же думал он, когда богини речь
Ему младую жизнь велела поберечь?
Вот прибыл Каллион, и возросла ватага.
Сын Акантея, Глипп, придти почел за благо.
Тем первый знаменит, что истый он силач,
Второй прельщает тем, что славный он богач,
И оба влюблены в Клорису безответно.
Ждут благосклонности, надеются, но тщетно.
Явились Флегр, Мимас, Пальмир пришел, блондин,
И Крантор жилистый, могучий исполин,
Ликиец Теламон, Агенор там, кариец,
Отважный Триптолем, прославленный сириец,
И Паф, борец, и Мопс, что в цель стрелять горазд,
Главк, Амилькар и Гил; там Палемон, Ликаст
И сто других, кого в толпе не различу я.
Но Аретузу я забуду ль молодую?
У девы бойкой той пронзительны глаза,
Пальмира белого пленила их краса.
С веретеном она справляться не обыкла,
Оленей по лесам преследовать привыкла,
Других ей нет забав: сколь счастлив был бы тот,
Кому она не страх – залог любви пошлет!
Та дева на коне примчалась величавом,
Ступал он так легко, что не сгибаться травам,
Под дивной всадницей конь славою сиял
И взгляд Адониса, как и она, пленял.
Вот пламя на челе вспылало роковое,
И шел он с гордостью заправского героя.
Таков был Аполлон, когда его Пифон
Покинуть вынудил священный Геликон.
Как Капус рассудил, лес ближний окружая,
Рассеялась толпа охотников младая,
Их крики, гул рожков и лай горячих псов
Предвозвещали страх хозяину лесов.
Был грохот до небес, глас эха помутился,
И сводчатый чертог тем гулом огласился.
Олени быстрые пустились кто куда,
Спасались и косуль пугливые стада,
Покинувши свои жилища потайные,
Небезопасны им теперь леса густые.
Чрез заросли скачком, по тропам наутек,
Удвоил каждый зверь усилия, как мог.

Болото топкое в лесной таилось сени,
Там нежился кабан средь гнусных испарений,
Валялся он в грязи, что чудищу как дом,
Презренный искони людьми и ясным днем.
Его охотники не трогали в той жиже,
Ценили жизнь свою добычи сей не ниже.
Вот затрубили в рог, и огласилась дебрь,
Жилища своего всё ж не покинул вепрь.
Но зверю приговор судьба выносит строгий:
Учуял дух его Дриоп четвероногий,
И все другие псы, приняв его сигнал,
Подняли лай такой, что воздух задрожал,
Охотников зовя к болотному укрытью;
Вся свора ринулась на зверя с дикой прытью.
Удвоился их гнев при виде кабана,
Но зверю гордому их ярость не страшна.

Скакун Адониса, у Ксанфа вод рожденный,
Не мог свой пыл сдержать, отвагой распаленный,
Кобылой был зачат на Иде от ветров,
Измлада вскормлен он в тени густых лесов.
Конь не страшился гор и диких круч высоких
И духом не робел пред ширью рек глубоких,
Утесы презирал, как и долины, он,
За ним не мог поспеть и быстрый Аквилон.
Адонис скакуна сдержал, чтоб быть со всеми.
Кабан на двух собак метнулся в это время,
Потомков Лелапса, что слез причиной стал,
Когда Кефал свою Прокриду утешал.
Один Меламп, другой пятнистый был Сильвагий;
Разнятся участью, зато равны в отваге:
Меламп не избежал смертельного клыка,
Другого б тот же рок постиг, наверняка,
Когда бы ни ловец, что ринулся на зверя.
Тот прянул на него как буря, пасть ощеря.
Охотник смог понять, что поздно, не успел.
Застыла в жилах кровь, лицо бело, как мел;
Расширились зрачки, в них виден образ смерти,
И в умирающем не зримей он, поверьте.
Не ранен даже был, напрасен этот страх,
Но, сбитый чудищем, герой повержен в прах.
Нис, что на древо влез и там средь листьев замер,
Над ним смеяться стал, что бледен тот, как мрамор.
Но вскоре в свой черед затрепетал и Нис.
Зверь дерево сломал; оно, свергаясь вниз,
Наполнило окрест всё грохотом и треском;
Обеты Нис успел принесть в паденьи резком.
Но как поведать мне подробно обо всем,
Что каждым свершено охотником и псом,
Когда ночная тень укрыла их деянья?
О дщери Памяти, безмерны ваши знанья,
Прошу я, Музы, вас, подайте голос мне,
Чтоб я воспел в стихах их подвиги вполне.

У Антеноровых Нифалы, Ликориды,
У двух отменных сук, в глазах огонь не скрытый,
Сам старый Капус их натаскивал в былом,
На вепря та и та готова прямиком.
Но вырвался вперед броском могучим, бравым
Молосс один, Флегон, слывущий волкодавом.
Ошейник у него шипами испещрен,
Учуяв кабана, со сворки прянул он.
На бивни налетел, на злую кость слоновью,
И пропорол бока, но, истекая кровью,
Он хватки не разъял в погибельном бою,
На чудище повис и честь хранил свою.
Довольствоваться тем трофеем зверь не хочет:
Всех душит, топчет псов, на коих он наскочит.
О, сколько псов убил, о, сколько сбил людей!
Тот ранен пес, тот мертв и в муках гибнет сей.
Деревья, лошади, охотники, собаки
Познали на себе те бурные атаки;
Так молния мелькнет, прорезавши простор,
Ломает, жжет, крушит, свергает кручи гор.
Вот Крантор дрот метнул рукой своею твердой,
Зверь вздрогнул, обратясь к нему вспененной мордой,
Щетина в ярости вся вздыбилась в тот миг,
Когда со всех сторон помчалась туча пик.
Но сердце кабана не ведало испуга,
Он дважды избегал охотничьего круга.
Скрывался дважды он, ломая на бегу
Рогатину, какой бил Крантор по врагу,
Охотник настигал, спасаться бесполезно:
Где прятался кабан, уж Крантору известно,
От кары роковой не увернется зверь,
Но нет, не задрожит, пусть смерть грозит теперь.
Отряд приблизился, дабы свести с ним счеты:
Один стрелу пустил, другой метает дроты,
И шкуру, кою слой щетины защищал,
Пронзал и надрывал убийственный металл.
Он копьями разим, но избежать их тщится;
Опасность чем сильней, тем он бесстрашней, мнится.
Так воинами зверь зажат со всех сторон —
Куда ни повернись, везде он обречен.
Вот насыпь вкруг него воздвигли на ловитве,
И кажется, уже конец подходит битве:
Последние собрал он силы в том бою,
Не чтобы умереть – чтоб мстить за смерть свою.
Так храбрость в нем и злость тут пуще закипели,
Тем яростнее он, чем больше ран на теле.
Вот вспороты бока, вот перебит крестец;
Он топчет, он крушит, коль упадет боец.
Пал дух в охотниках, не внемлют и надежде,
Мгновенно охладел тот пыл, что был в них прежде.