Джон Китс: Эндимион

В густом лесу, где блещет рысье око,
Мне виделись мерцающие блики,
Мне виделись прекраснейшие лики
И белые одежды; всё яснее
Детали различал я; по аллее
Стекался люд к поляне приалтарной.
Прости, о Муза, мой язык бездарный,
Который описать не в состоянье
Того экстаза, буйства, ликованья;
Но пусть роса эфирная прольётся
На голову мою — и распахнётся
Моя душа; тогда неловким топом
И я пройдусь по Чосеровым тропам.

Ступали в танце девы по дорожке,
Несли они душистые лукошки
С апрельскими цветами; чуть подале
Шли пастухи аркадские; внимали
Они волшебной флейте Аполлона,
И божество над ними упоённо
Рассветный мир собой переполняло
И, покидая землю, умирало
В мелодии изысканной, витийской,
Кончая путь в долине фессалийской.
Одни играли посохами; рядом,
Отдав себя пастушеским руладам,
Свирелили другие. Жрец почтенный
Вослед за ними вышел, вдохновенный,
Встречаемый восторженной толпою.
Он пристально глядел перед собою,
И колыхались праздничные ризы,
И складки плавно ниспадали книзу;
Держал в деснице чашу он; мерцало
Вино, искрясь под солнцем, как зерцало;
А в шуйце нёс корзину с тимианом
И ландышами; шёл к святым полянам,
И всякий ландыш был белее, нежный,
Чем лебедь Леды, страстный, белоснежный.
А голова жреца напоминала
О злой зиме, которая напала
На бедный плющ. Вот новою ватагой,
Горланившей с великою отвагой,
Пополнилась процессия. Явились
Другие, чьи распевы доносились
До облаков. Катили колесницу
Могучие, но лёгкие, как птицы,
Караковые кони. Колесничий
За блеск и славу воинских отличий
Был чтим толпой: он был — сама победа.
Был юноша похож на Ганимеда.
Он двигался, по-царски снаряжённый:
Рог золотой на полуобнажённой
Висел груди; при нём копье лежало,
Что вепрю в бок вонзалось, словно жало.
Он улыбался, глядя в юной мощи
На прочих, словно к элизийской роще
Перелетал мечтой честолюбивой.
Но кое-кто из ближних, прозорливый,
Всё ж чувствовал, что юноше тревожно,
Когда поводья тот неосторожно
Ронял порой; и вспомнил стар и млад
И тягостный осенний листопад,
И крик совы. — О, как оно бездонно,
То горе, что гнетёт Эндимиона!

И вдруг толпа в единое мгновенье
Вокруг святилища в благоговенье
Умолкла; детям, юным бузотёрам,
Там пригрозили наказаньем скорым.
И лёгкий страх, и дрожь со всех сторон
Почувствовал и сам Эндимион
В толпе мужчин, стоявших рядом тесно,
Что с ним в горах охотились совместно.
Но с радостью духовный их владыка
Всех обозрел от мала до велика
И начал так: «Латмийцы, человеки,
Пасущие стада из века в веки:
Покинувшие горы для равнины,
А также вы, насельники долины,
Где от начала мира и доселе
Не умолкают звонкие свирели;
Вы, жители холмов, где дрок колючий
Окутан золотой цветочной тучей;
Вы, стадо пригоняющие рано
Траву щипать у кромки океана,
Где в камышах мелодии Тритона
Разносятся печально, утомлённо;
Вы, женщины, кладущие лепёшку
В суму пастушью утром на дорожку;
Вы, девы, чьим заботливым уходом
Взлелеяны ягнята, вы, что мёдом
Питать готовы юношей любимых, —
Внемлите мне! — В долгах неисчислимых
Мы перед Паном. Разве то не наши
Телушки крепче, здоровей и краше
Грибов лесных? Не в нашем ли пределе
Бесчисленны стада? Дожди в апреле
Ниспосланы не нам ли были? Ярки —
Здоровы-живы, и щедры подарки
Эндимиона-милостивца. В счастье
Живёт земля; и в звонком соучастье
Се — жаворонок утреннею ранью
Поёт сегодня нашему собранью!»

Закончил он, и, Пану благодарный,
Он травы бросил на огонь алтарный,
В честь Пана он плеснул вино на землю.
Пока она пила, сей дар приемля,
Благоухали лавры и курился
Смолистый ладан; ярко он искрился
Под листьями петрушки. На востоке
Туманов тлели смутные потоки.
И грянул хор в пространство голубое:

«О ты, который своды над собою
Воздвиг в лесу ещё во время oно —
Среди цветов невиданных, что сонно
Рождаются, живут и умирают, —
Где в зарослях орешника шныряют
И чешут локоны гамадриады;
Способный терпеливо, без досады
Часами разбирать камышный лепет
В глуши, где порождает странный трепет
Болиголов гигантского размера.
Ты потерял Сирингу… Нет примера
Такому горю — и хотя бы ради
Любви к дриаде
И тех метаний по холмам, долинам,
О, Пан, внемли нам!

О ты, кому хотели б голубицы,
Курлыкая, помочь освободиться
От скорбных дум, когда с таким недугом
Из царства мха, граничащего с лугом,
Ты вечером бредёшь, страдалец истый;
Смоковница, твой друг широколистый,
Плоды тебе даёт; а наши пчёлы
Даруют мёд; луга, поля и долы
Сулят бобы и маковые зёрна;
И коноплянка свиристит упорно:
«Пять птенчиков моих тебя прославят,
Дай срок!» — Тебя без ягод не оставит
Клубничный куст, овеют махаоны,
И осень одарит тебя. Бессонно
Шумит сосна: «Приди же за добычей,
Божественный лесничий!»