Александр Галин - Лицо

Ольга. Что от меня хочет этот ненормальный старик?

Дранков. Я – старик. Но кто меня стариком сделал? Вы, женщины! В библейские времена мужчины жили минимум по пятьсот лет и в триста – производили потомство, но вы женщины сократили нашу жизнь, сжали её до предела. Я ещё молодой человек по библейским стандартам, ребёнок!

Соловьёва. Шура, закругляйся.

Ольга. Шура?

Дранков. Да! Шура меня зовут!

Ольга. Вы в детство впали, Шура, чтобы прожить триста лет? Вам и пятьсот мало будет.

Дранков (Соловьёвой). Нет, ты это слышала?! (Распаляясь.) Я сейчас не помню, у нас в государстве ещё есть возможность инициативы снизу?

Соловьёва. Ты кого спрашиваешь?

Дранков. Вам, Елена Анатольевна, больше знакома инициатива сверху, вы же большая начальница! Арнольд, они нас придавили к земле! В нашей стране существует День согласия и примирения, надо заменить его на День развода, как Юрьев день. Мужья – это же крепостные! Пусть хотя бы раз в году перебегают от одной помещицы к другой, и не будет подобных побоищ. Надо как-то помочь мужчинам.

Соловьёва (Дранкову). Ты не старик, успокойся. Оля, я не хочу защищать этого человека, – он мне гражданский муж, и мы с ним только что расстались. Это происходит не в первый раз, он от меня, как минимум, раза три в день уходит, – так что сами понимаете. Но за этим «стариком» ещё девки бегают, его обижать не надо!

Ольга. Куда деться от вас! Куда-а!

Идёт к двери. Брагин не даёт ей уйти.

Брагин. Подожди, разговор не закончен. Сядь! (Усадил её.) Ты же сама хотела всё решить. Вот мы всё сейчас и решим. Надо будет – я исчезну… сдохну. Живи с кем хочешь, с Богом, с чёртом… Сама выбирай! Шура, простите её! Она хорошая, добрая… всегда весёлая была и матерком могла запустить – нормальная женщина. Хотя, действительно, с характером. Олька, она в прошлом начальник участка – вокруг одни мужики, оружейники… Шура, вы про палаты спрашивали. Есть ещё оружейная палата… Ижевск – не Иваново. В Иваново сидят ткачихи вышивают, а это – Ижевск! У нас с Ольгой, по ижевским меркам, разговор получился вполне интеллигентный. В Ижевске, если оружейник подгуляет, жена с базукой может выйти и голову ему снести.

Дранков. Не нахожу слов! Я лечил многих женщин, все считали, что причина их несчастий – мужья! Современные женщины уже воспринимают мужа как пищевую добавку, в лучшем случае как энергетический напиток – он должен быть всегда рядом, под рукой.

Соловьёва. А муж – это антидепрессант! Как у меня депрессия – Шура тут как тут, и такое завернёт что-нибудь – я про себя забываю. Он скучать мне не даёт. Оля, с твоим ведь тоже не соскучишься.

Ольга (Брагину). С этими людьми мне решать нечего.

Соловьёва. Ольга, послушай, что я тебе скажу. Не надо так, зачем такая агрессия? Я твоего мужа спасала, его убить должны были. И я боюсь, что он сейчас себя неправильно ведёт. Это Москва, тут через день стрельба. В общем, не хочу накаркать бед у, хоть я и ворона, он приезжает к те бе рискуя жизнью. Ты что, не понимаешь, что ему здесь нельзя быть рядом с тобой? А ты фарс какой-то устраиваешь! Да тебе теперь самой срочно надо ехать в Ларнаку – и ко мне на стол! И улетать вам обоим нужно отсюда первым же рейсом.

Ольга. Это вы, бесы, летаете – а я по земле хожу. (Встаёт.)

Соловьёва. А ну-ка в руки себя возьми! Этот человек твой муж! Он, конечно, скот, но они же не понимают что творят. Сядь, Ольга! Шура, и ты сядь! И утихни. Сядьте все! Слушайте, что я вам скажу. Без этих ваших эмоций, без цыганщины вашей! Современные люди! Не дикари же вы из табора! Включите, наконец, мозги! Шура, ты заткнись! Ольга, подожди!

Звонок её телефона.

Сейчас! Сидите! (По телефону.) Да… А что ты мне звонишь? У вас теперь другая начальница… И что? Освободится – доложишь ей.

Слушает.

Дранков (тихо). Да, Арнольд… Трудно нам, передвижникам, очень трудно.

Соловьёва (Дранкову). Молчи, я сказала.

Дранков. О живописи можно нам поговорить?

Соловьёва (в трубку). Ну что ещё? Кто это тебе сказал?

Отходит с телефоном .

Брагин. О живописи… Шура, мы с партнёром летали в Нью-Йорк. Он с женой, взял и я Ольгу. Все тогда искали, куда деньги прятать, американцы ещё не борзели, как сейчас, и партнёр решил было гнать туда. Конец девяностых – все ещё наивными были… А я этот город не очень люблю: постоянно надо задирать голову, как будто-то я гном… Шура, я налью вам?