Александр Корнейчук - Гибель эскадры

Комиссар. А как адмирал, офицеры? С кем они сейчас?

Гайдай. Если адмирал пойдет против нас, я сам поставлю его под боевую рубку и расстреляю.

Оксана. Расстрелять и он сумеет (указывает на юнгу). Это легко. Но кто тогда выведет эскадру в море? Кто знает карту минного поля? Кто проведет через минные проходы? Кто развернет эскадру в море, чтобы не погибнуть от собственных мин или немецких подводных лодок? Над этим ты подумал?

Комиссар. Я пойду сейчас на флагман, к адмиралу. (Хочет встать, но не может.) Трудно, товарищи… Отдохну минуты две… Горят ноги, руки, все тело… Две минуты отдохну. Только две минуты…

Юнга. Отдохните, дядя Артем, а потом пойдем на корабли в море. Я моряком буду, надену бескозырку, клеш, тут маузер… и контру буду бить.

Комиссар. На корабли, сынок, сейчас же на корабли. Отступаем. Севастополь разбит… Последний порт… Вызвать радиорубку… Связаться с Москвой… Держите штаб… Шторм… шторм… Идут… кильватер… миноносцы…

Оксана. Артем!

Гайдай. Тсс…

Комиссар. Скажите… кораблям… самостийники… контр… контр…

Гайдай (тихо). Есть, комиссар.

Оксана. Немедленно нести на флагман.

Гайдай. В огне же весь… (Отвернулся.)

Комиссар. Товарищи, мне уже легче… Чего вы так смотрите? Мы еще вернемся сюда… Ну… веселей! (Моряку с гармонью.) Сыграй, браток, про кочегара.

В ответ никто не шевельнулся.

Ну… скорее, скорее.

Гайдай. Сыграй, браток, про кочегара старому кочегару.

Моряк снял гармонь, и зарыдала гармонь, и тихо поет Гайдай.

Комиссар. Приказ… связаться… с Москвой… Штаб…

Гайдай.

Тихо снимают моряки бескозырки, стоят над мертвым комиссаром. Бесшумно из-за колонны появился Стрыжень.

Стрыжень. Адмирал выводить эскадру в море отказался.

Вздрогнули все, повернулись и застыли. Смотрит Стрыжень на товарищей, он понял все. Рука тяжело сгребла с головы бескозырку — как-то неестественно он повел ею по лицу, словно вытирая первые слезы, и, скомкав в руке, сунул ее в карман.

Занавес

У адмирала.

Мичман Кнорис (напевает).

Эх, Ленский, Ленский, тебе до боли завидует князь Кнорис. Умереть от любви так, чтобы поколения прекрасных дам ежевечерне нежно плакали по тебе в третьем акте. А меня расстреляют, и никто нежно не заплачет. Боцман Кобза, ты любишь эту арию, ты слыхал ее?

Кобза. Так точно, господин мичман, слыхал. В Киеве когда-то, давно. А вообще я песни люблю, не могу не любить, господин мичман. Такая наша нация — певучая. А что до театра, до танцев, то разрешите доложить: нет в мире такого украинца, который бы в своей жизни не представлял. Все представляют, все актерами были. Это уже от природы устроено.

Мичман. Ты тоже был актером?

Кобза. Так точно! И еще каким актером! В семинарии мы не раз ставили «Кум-мирошник, или Сатана в бочке». Бывало, как выйду в жупане да как крикну: «Ой, куме, куме, добра горилка…»

Мичман (резко перебивает). Смирно!

Кобза. Есть.

Мичман. У тебя голос, понимаешь… палубный голос.

Кобза. Так точно.

Мичман (вынул портсигар). Куришь?

Кобза. Так точно.

Мичман. Прошу.

Кобза. Благодарю, господин мичман. (Закурил.)

Мичман. Где же уважаемые делегаты?

Кобза. На линкоре созывают митинг.

Мичман. Опять митинг. Домитингуются, пока их не разгонит комиссар. Идиоты — стрелять надо!

Кобза. Пускай митингуют. Линкоры за нас, господин мичман. А рано утром город будет занят, и тогда — крышка! Только бонами бы закрыть бухту, постольку поскольку миноносцы могут уйти.

Мичман. Пускай только попробуют уйти в море — один залп с линкора, и они пойдут на дно.