Алексей Лукшин - Семён Светлов

«Что-то не так со мной. Точно. Что же? Оглядел себя. Ба! Как же я не обратил внимания? Я снова с ногой. Вот болван».

Он полюбовался на ногу.

«Красавица. Значит, то всё был сон. Болезнь, операция, перипетия, боль, страхи. А сейчас – реальность, правда».

Он засмеялся.

«Как же! Как же! Самая настоящая правда. Действительность. Как я мог, как мог о жизни так?!»

Он слегка испугался.

«Не отомстила бы она – жизнь. А она хорошая. Я же думал об этом, думал. Я так считал. Надо было и вслух им всем сказать. Почему я не сказал? Почему?»

Он начал корить себя за то, что не сказал.

«Утёр бы я им носы. Всем. Не они, а я бы позлорадствовал. Нет, я не такой. Хорошо, не буду. Я выше. Выше этого. Стоп. А никто не видел, не слышал, не заподозрил меня в том, что я мог так думать? Но сейчас я с ногой. Мне безразлично, что обо мне подумают. Чихал я на всех».

Солнце светило по-особенному, празднично и весело, действуя на нервы и вызывая раздражение, от чего вырвался смех и появился кашель. Он отворачивался, уклонялся. У него не выходило. Лучики шекотали безостановочно. Было радостно и смешно. Уже и надоело, а оно всё не прекращалось.

«Хорошо. Когда же прекратится? Совсем защекотать хочет?

В горле запершило. Он вытянул шею. Проглотил слюну. Челюсть и губы, щёки и язык устали от смеха и улыбки, от маски, овладевшей им и не сходящей с его лица. Он кашлянул и проснулся. Один. Рядом никого. Сразу-то он, конечно, удивился и разозлился страшно на жену. Но прошло. Он вспомнил. Да, всё вспомнил.

Снова нависший над ним серостью потолок. Эти застывшие в мёртвой бледности предметы мебели под мрамор и светлая белая кожа дивана и кресел, отдававшая синевой, словно чем-то покойницким. Мысли всё какие-то лезут.

«Прочь. Прочь. А настроение хорошее. Ничто не может его испортить».

– Маш.

Жена тут же подошла.

– Я что думаю, может, ребёнку не разрешать заходить ко мне?

– Почему? – не поняла она и долго смотрела на него, соображая, что он хотел этим сказать.

– Не знаю. В голову пришло. Может, нефиг на отца такого смотреть?

– Перестань, – сообразила она. – Отец как отец. Что, отец болеть не может?

– Да, верно.

Диалог закончился.

– Надо чего?

Семён задумался и засмотрелся на жену. Тусклые глаза оживились. Рука заёрзала.

– Давай покурим.

Она по-доброму, многообещающе хлопнула ресницами и вышла. Вернулась с сигаретами. Достала две из пачки. Одну протянула ему. Он взял. Поднёс между носом и верхней губой. Стал вдыхать аромат. И ждать.

Она села вполоборота на маленький стульчик в трёх метрах от него. Прикурила сигарету. Образовавшийся дым задула в противоположную от него сторону. Потом захватила губами сигарету и, чуть вдохнув дымка, не затягиваясь, дымнула немного в комнату, уже на мужа. Подождала: добавить или нет.

Тот одобрил. Она продолжала курить, он – нюхать сигарету и дым, распространявшийся по комнате.

Они покурили.

– Спасибо, – поблагодарил он и растаял в блаженстве словно в у утреннем тумане. – Не уходи.

Он протянул руку, чтобы вернуть сигарету.

– Читаю книгу. Предложение до конца строчки дочитываю, – пожаловался он, – и забываю, что было в начале. Странно, знаешь. Книга не под настроение, а может, автор не мой. Такое бывает. Андрюха Философ всегда так говорит, если затягивается чтение книги.

– Ему можно верить. Редко кто сегодня читает книги.

– Маш, – он посмотрел на неё, выжидая нужной заинтересованности в её глазах, и страдательно, монотонно, не открывая рта, одними губами прошептал: – Надоело болеть.

Она ничего не сказала. Лишь смотрела на него, склонив немного голову немного набок. В уголках глаз и вокруг них отчётливо вырисовывалась сочувствующая паутинка. На лице же мужа морщины стали глубже, по старчески въелись в кожу, заметно одрябшую и потерявшую упругость.

– Сделай что-нибудь. Ты всегда могла чего-нибудь такое. Представь, что я ребёнок. Твой. Не могу. А-а-а. Ну пожалуйста.

Она переставила стульчик поближе к кровати и села возле него на корточки. Взяла его безвольную сухую и прохладную кисть в свои ладони.

– Потерпи, врач велел ждать. Организм борется, он сам себя лечит. Надо ждать. Организм перестроится, наберётся сил и пересилит болезнь. Ждём. Других способов нет. Время лечит.

Время застыло, пока они, каждый своё, перебирали прошлые моменты из жизни. Это был не фильм, не короткометражка даже, а всего лишь фрагмент эпизода, застывший не там, где хотелось, а на неинтересных, пустых кадрах, не желавших перескакивать и продолжаться. В нём не было ни малейшей сюжетной линии.