Габриэль Марсель - Пылающий алтарь

Октав. Мирей? Да она любит Шантёя, к твоему сведению!

Алина. Это неправда.

Октав. Могу тебя в этом уверить.

Алина. Но если так, пусть она мне открыто скажет об этом!

Октав. Ты добьешься от нее лишь тех ответов, которые хочешь услышать: повторяю тебе, ты ее поработила.

Алина. Нет, это просто невозможно!

Октав. Ты никогда не узнаешь ее подлинных мыслей: таково извечное возмездие тиранам. К тому же очень может быть, что в твоем присутствии она сама их больше не знает… Ну, а теперь послушай: коль скоро дело дошло до этого… мне остается принять решение. Сегодня вечером я покидаю Франкльё и больше не вернусь.

Внезапно Октав подносит руку к груди. На миг остается неподвижен, на его лице — выражение страдания. Он словно ждет ответа, которого не последовало, — затем быстро выходит. Алина сперва неподвижна, безмолвна; потом, словно отбиваясь от обвинений, брошенных ей Октавом, бормочет ошеломленно, негодующе:

Алина. Коварство… во мне! ( Тем не менее в ней растет тревога.) Это неправда, неправда!

Растерянная, Алина падает на колени. В этот момент входит Мирей, очень бледная.

Мирей ( почти неслышно). Пришлось ему сказать, что я согласна выйти за него.

Год спустя, в Париже. Ноябрь. Четыре часа дня. Очень светлая гостиная в доме Андре и Мирей. Оба ее окна выходят на балкон.

Мирей вяжет, сидя в кресле; Октав, с пакетом в руках, в пальто.

Мирей. Вам стоит снять пальто, я боюсь, вы простудитесь, выйдя на улицу.

Октав. Спасибо. Я ненадолго.

Анна (входя). Мадам звонила?

Мирей. Анна, пожалуйста, приготовьте грелку для мсье. Я уверена, что он опять вернется с ледяными ногами. И можно опустить жалюзи, уже почти вечер.

Анна. Хорошо, мадам. (Уходит.)

Октав. Что вы вяжете с таким усердием?

Мирей. Пинетки для детей моего патроната.

Октав (неприязненно). Ах да, ваш патронат!

Мирей. Именно. В следующем месяце мы организуем распродажу; я рассчитываю на вашу щедрость.

Октав. Вы же знаете, что мне совсем не по душе филантропия у молодых женщин. Это — добродетель стариков. Святоши, сестры милосердия, с которыми вы имеете деле в патронате…

Мирей (очень серьезно). Я люблю монахинь.

Октав. Еще бы, не сомневаюсь! Достаточно поглядеть на жизнь, которую вы здесь ведете…

Мирей. Вы непременно хотите причинить мне боль?

Октав. Никоим образом.

Мирей. К тому же, вероятно, вам это было бы нелегко. Помните — я прежде была обидчива, горячилась по любому поводу? Теперь со мной такого не случается.

Октав. Тем хуже.

Мирей. Это говорит о том, что я нашла свой путь.

Октав (отсутствующим тоном). Да, да…

Мирей. Обрела душевный покой.

Октав. Дорогая, я вам принес брошюру, она вышла сегодня утром.

Мирей (взволнованно). Ах! Наша книга!

Октав. О нет, не надо говорить: «наша». Это было хорошо для тех дней. (Мирей хочет развернуть пакет.) Нет, нет, после, когда я уйду. Но только прошу вас об одном: не показывайте ему.

Мирей. Вы об Андре?

Октав. Для него это пустой звук. Прежде всего он там не был, его это не может интересовать. И потом, возможно, он станет делать замечания. Словом, не знаю. Решено, не правда ли?

Мирей. Как вам угодно. Хотя…

Октав. Я полагаюсь на вас. Ну, вот и все. Теперь я могу готовиться к сборам с легким сердцем.

Мирей. Отец!

Октав. Дорогая, не надо больше называть меня так. (Помолчав.) А что, ее вы по-прежнему зовете мамой? Впрочем, это не мое дело.

Мирей. Я не могу видеть вас в состоянии такой… безнадежности.

Октав. Не нужно громких слов, прошу вас. Как по-вашему, на каком основании я еще должен держаться за жизнь?

Мирей (запинаясь). Ивонна… ( Октав пожимает пленами.) Внук…

Октав. Жако. Да, первое время я пытался… я полагал… Но он не в нас… не в меня. Он будет торговать автомобилями, как его отец, — вот увидите. Конечно, мне следовало бы обзавестись новыми привычками. Но, знаете ли, это трудно в моем возрасте. И представить себе невозможно, до чего трудно. Например, читать. Не брошюрку, время от времени, а читать, изо дня в день.