Нина Данилевская - Астрик и Маргарита

– Я всегда делала оговорки, что это его ни к чему не обязывает, что я могу простить ему все, что угодно… даже измену смогу простить…

– Ф-фу! – Денис опять в злобе уперся в экран, тщетно пытаясь придать романтическую таинственность упитанному призраку, прильнувшему к статуе.

– Что такого?

– Ни-ко-гда не говори мужчине, что ты его любишь! Ни-ко-гда!!! Если ты хоть раз скажешь мужчине «я тебя люблю» – это все. Конец любви.

– Ох уж! Знаток мужской психологии! – разозлившись, Маргарита становилась кусачей. – Сам небось будешь прыгать от радости, если тебе кто-нибудь в любви признается!

Дениса на несколько мгновений парализовал ее грубый намек, но он стерпел, понимая, что причинил ей немалую боль своей «омерзительной правдой-маткой». Он решил больше не давить. В конце концов, он свою миссию выполнил – мысль была посеяна; дальше эта мысль неизбежно начнет жить своей жизнью. И совершенно незачем доводить спор до победы. Вообще, это только примитивные люди вечно стараются довести любой спор до победы. Денис же, напротив, давно заметил, что намного действеннее в конце спора создать видимость примирения, согласиться, признать долю своей неправоты, чтобы загасить сопротивление. Это обеспечит в голове оппонента благодатную почву для дальнейших размышлений над его аргументами.

Он воспользовался подходящим случаем, чтобы притворно сложить оружие:

– Я, может, и буду. Здесь ты права… – он хотел что-то добавить про неудачное сравнение, но решил даже этого не делать. Самое веское последнее слово в споре – «ты права».

Вот такой он был хитрец.

Естественно, Маргарита напрочь забыла про Шопена.

***

Потом они вернулись в Москву, о чем Маргарита, конечно, сразу оповестила своего Адониса. Ему родители купили просторную, светлую квартиру на последнем этаже небоскреба на Мосфильмовской, где Маргарита очень любила просыпаться и откуда было трудно возвращаться к себе – в пыльный полумрак на Профсоюзной.

А они с отцом жили на первом этаже старого кирпичного дома, и с детства жизнь Маргариты прошла под аккомпанемент хлопающей двери подъезда и непрерывно эксплуатируемого лифта. К себе она никого никогда не приглашала: и отец не любил, да и она сама стеснялась вечного бардака. В их распоряжении были три комнаты, в которые по причине заросшего деревьями двора почти не проникал солнечный свет. Первая, чуть более светлая, принадлежала Маргарите. Она была довольно большая, но все равно еле справлялась с огромным количеством вещей, составляющих Маргаритин быт. В ней был старый потемневший паркет, два больших деревянных шкафа, до потолка заставленных вещами, поцарапанное черное пианино, служившее одновременно, как и все горизонтальные поверхности, хранилищем вещей, древний скрипучий диван, письменный стол с компьютером, два стула и полки, полки, полки…

Дальше по уходящему за угол коридору находилось двухкомнатное царство отца. Маргарита туда практически не захаживала. Одна из комнат служила ученому лабораторией. Она была буквально завалена химическим скарбом: микроскопами, инструментами, препаратами, в том числе опасными для жизни, так что всегда была на замке. Она имела запасной выход на черную лестницу, которой никто никогда не пользовался, что было очень удобно, так как служило дополнительным складом для бесчисленного околонаучного хлама. Войти в эту лабораторию можно было только через отцовские покои, что являлось дополнительной преградой для любых потенциальных посетителей, знакомых с крайним негостеприимством хозяина.

С дочерью он пересекался в основном на кухне или, в редких случаях, в ее комнате, куда заходил по какому-нибудь неожиданному для Маргариты вопросу. Кроме еды, у них было мало точек соприкосновения, но иногда отцу пригождался Маргаритин журналистский кругозор и умение ориентироваться в действительности. Вот и сегодня, застав наконец ее дома (он и забыл, что она на несколько дней собиралась в Питер), отец, знакомо поскрипев дверью, зашел к ней в комнату и спросил:

– Не знаешь, к кому надо обращаться по поводу ремонта стекла?

– Опять что-то взорвал? – вместо приветствия пошутила Маргарита.

– Можно и так сказать. Хотя, строго говоря, это не был в классическом смысле слова взрывной процесс, – вместо приветствия отшутился он. – Я частично заклеил лейкопластырем, но остались пропуски.

– Я позвоню, договорюсь, чтоб пришли. Ты сам с ними хочешь общаться или назначить, когда мне удобно?