Аркадий Застырец - Двенадцатая ночь, или Всё, что угодно. Последствие комедии «Twelfth Night, or What You Will» by William Shakespeare

(Входят Оливия и Мальволио.)

Отче ум, да будет твоя воля, ввергни меня в пучину уморительного дурачества! Ведь это умники, уверенные в своем блеске, обычно остаются в дураках. А лично я убежден в своей непроходимой глупости. Что говорит по этому поводу великий Квинапалус? Меда гидулис, нида гефалис! То есть, лучше мудрый дурак, чем тупой остряк! Благослови тебя Бог, миледи!

Оливия.

Уберите глупую тварь.

Фесто.

Оглохли вы что ли, ребята? Уберите миледи.

Оливия.

Катись отсюда, дурак. От твоего зубоскальства зарыдать впору.

Фесто.

Не смею ослушаться, добрая госпожа, но имеются две загвоздки. Во-первых, я покатился бы, будь круглым дураком, но я дурак гораздо более сложной конфигурации – острые словечки торчат из меня, точно иглы из дикобраза. А во-вторых, даже будь я круглым и гладким, как колобок, без чужой помощи смог бы покатится только по наклонной плоскости. Плоскость же, на которой мы все стоим – слава уровню и отвесу строителя! – никуда не наклоняется. И этого может не замечать только совершенный глупец. Миледи распорядилась убрать глупую тварь. Я повторяю: уберите миледи!

Оливия.

Я развею твое заблуждение относительно моих умственных способностей, приказав дать тебе такого хорошего пинка, чтобы все твои остроты из тебя повылетели и ты катился бы даже по самой ровной поверхности до замковых ворот и дальше с глаз моих долой.

Фесто.

Обидеть художника может каждый. Миледи! Кукуллюс нон фацит монакум, что значит: дурацкий колпак дураком не делает. Позволь мне неопровержимо доказать твою глупость.

Оливия.

А ты и впрямь способен на это?

Фесто.

В два счета!

Оливия.

Ну что ж, выкладывай свои доказательства.

Фесто.

Для этого мне придется исповедать тебя, моя добродетельная белочка. Будешь ли ты со мной откровенна?

Оливия.

Спрашивай, несвятой отец. Мне от тебя скрывать нечего.

Фесто.

Добрая госпожа, о чем ты скорбишь?

Оливия.

Будто не знаешь! О смерти моего брата.

Фесто.

А! Так значит, душа его в аду, миледи?

Оливия.

Я уверена, что душа его в Раю, шут.

Фесто.

Ну не величайшая ли глупость, миледи, скорбеть о том, что душа твоего брата в Раю? Уберите глупую тварь, джентльмены.

Оливия.

Что ты думаешь об этом дураке, Мальволио? Он неисправим?

Мальволио.

Конечно! Его, как горбатого, разве что могила исправит. С годами ведь только ум слабеет, а глупость растет и крепнет, как на дрожжах.

Фесто.

Дай же Бог, сэр, твоей глупости стремительно крепнуть с годами!

Оливия.

Что скажешь на это, Мальволио?

Мальволио.

Я восхищаюсь вашим милосердием по отношению к этому бездарю. Не так давно я стал свидетелем тому, как он прикусил язык в ответ на шутку ярмарочного паяца. Ни бе, ни ме, ни кукареку. Милостиво посмеиваясь над его фиглярством, вы усугубляете порочность этого мерзавца. А по-моему, даже умнейшие люди, смеясь пошлятине такого рода, сами рискуют со временем превратиться в каких-нибудь снежков, каштанов и бульдогов.

Оливия.

О, вы больны самолюбием, Мальволио. Щедрый, простодушный и свободомыслящий человек не придает особого значения горошинам из рогатки, которые вы принимаете за пушечные ядра. Шут никогда не злословит, как бы кого ни обличал. Так осмотрительный человек никого не обличает, как бы ни злословил.

Фесто.

Да поможет тебе Меркурий врать без запинки за доброе слово о шутах!

Возвращается Мария.

Мария.

Мадам, у ворот стоит молодой человек, страстно желающий поговорить с вами.

Оливия.

Опять посол Орсино?

Мария.

Не знаю, мадам, но юноша хорош собой и недурно воспитан.

Оливия.

И кто там не дает ему войти?

Мария.

Сэр Тоби, мадам, ваш дядя.

Оливия.

О, нет! Страшно представить, что он там наговорит! Мария, приведи сюда моего родственничка. (Мария уходит) А ты, Мальволио пойди скорей к воротам, узнай, кто этот незнакомец. И если он из свиты герцога, скажи, что я больна, что дома никого, и денег нету, и кошка родила вчера котят… Короче, придумай что-нибудь риторическое…

Мальволио.

Риторическое – это мое. (Уходит.)

Оливия.

Теперь вам ясно, сэр, что ваше шутовство вконец одряхлело? Никто над ним уже не смеется. Ведь грех смеяться над старостью…

Фесто.

Твоя давешняя апология дурачества, мадонна, была настолько убедительной, точно ты прочишь в дурачки своего старшего сына, да наполнит великий Гудвин его черепушку первосортными мозгами! А то еще пойдет умом в двоюродного дедушку, у коего пиа матер слабее корпии в колбе. Вот он, кстати, легок на помине!