Лилия Каширова - Агент КГБ и другие истории. сборник

Надежда смотрела на Максима и думала:

– Что же мне с ним делать? Оставить или выгнать? Ладно, пусть остается. Там видно будет.

В течение нескольких лет я жила в пригороде Таллинна и каждый день ездила в город на электричке. Въехав в город, я всегда видела из окна электрички на одной и той же остановке высокого и статного, немного грузного мужчину, закутанного в грязное драное тряпье, на ногах рваные башмаки, подвязанные веревками, в руках пластиковые мешки, набитые каким-то хламом. Иногда он выползал из – под высокой платформы. Он всегда был один. Его немного застывшее выражение лица обычно сохраняло величие, природную властность и некоторую задумчивость. Несмотря на его статус и эти ужасные обноски, он выглядел, как король в изгнании.

Обычно он стоял на перроне в ожидании поезда. Когда поезд подходил, он оставался на своем месте и внимательно, с выражением тревоги на лице, рассматривал выходящих пассажиров, затем двери закрывались, и поезд уходил, а он стоял на перроне, глядя с невыразимой тоской вслед уходящему поезду, не дождавшись тех или того, кого он ждал.

Я видела его всегда на одной и той же остановке и на одной и той же стороне платформы, около которой проходили, выходящие из Таллинна поезда. Именно так, брошенная и преданная собака ждет своего хозяна.

Он всегда был молчалив. Его лицо хранило какую-то тайну, которую я была не в силах разгадать. Когда я смотрела на него, я не могла уловить ни малейших следов безумия или деградации. Оно казалось мне полным мыслей и чувств, которые были обращены куда-то в далекое и счастливое прошлое, в котором он постоянно находился и терпеливо нес то бремя, которое на него неожиданно свалилось. Мне казалось, что эти телесные страдания, которые он испытывает в своей бездомной жизни: голод, холод, жизнь на улице, уравновешивают его душевную боль.

Мне хотелось поговорить с ним, но я боялась к нему подойти. Мне казалось, что это разозлит его. Предложить ему какую-то помощь было просто невозможно, столько гордой природной независимости было в этом человеке.

Его можно было представить королем, сидящим на троне в величественной позе монарха, или средневековым полководцем, объезжающим верхом на лошади свою дружину, в кольчуге, со щитом и и мечом в руках. Я не могла представить только то, кем бы он мог быть в нашей современной жизни. Может быть, полярником или путешественником, имеющим какую-нибудь благородную и трудную миссию.

Время шло, и я уже сменила место жительства и больше не ездила в электричке, хотя, бывая в том районе, часто вспоминала необычайного бомжа, думая о том, жив ли он? И где он сейчас?

И вот на днях я неожиданно увидела его, сидящим на крыльце какого-то здания в центре города. Он немного постарел, лицо обветрило, он носил все те же обноски, хотя прежнему сохранял величественное и независимое выражение лица.

Зимний вечер, конец января, Сибирь, легкий морозец и ветерок, завораживающий, приветливый и сметающий серебристые пушистые хлопья снега.

Крупнопанельный дом с протянувшейся неширокой дорожкой вдоль подъездов, освещенных тусклыми лампочками, стоит в глубине квартала далеко от проезжей дороги в этаком глуховатом закутке, где ведется застройка.

Она в зимнем пальто с капюшоном, отороченным пушистым воротником из песца, сидит в полумраке на скамеечке около заборчика.

Правее скамейки – широко распахнутые ворота, через которые видно достраиваемый дом, выступающий из мрачной тени этаким пугающим сфинксом.

Она смотрит на дорожку, ожидая свою дочь лет 7, которая вот-вот должна вернуться с катка, находящегося с другой стороны дома.

Прохожие один за другим суетливо проходят мимо нее по своим делам по дорожке, тянущейся вдоль дома, на расстоянии 15—20 метров от женщины…

Он идет неспешной походкой. Выше среднего роста. Экипировка солидная – любой мороз не страшен: меховая шапка, дубленка темно-коричневая со специальной выделкой, при которой сверху выглядит как бы покрашенной краской, гладкой и скользкой.

Она останавливает свой взгляд на нем и думает: «Всех проходящих понимаю, куда и зачем они идут, а этого нет, странный какой-то». На этом ее мысль останавливается, и она продолжает думать о своем.

Он медленно уходит в темноту и чувствует, как его тело наполняется злобой, ненавистью, соединенной с желанием рвать женское тело на куски и насиловать, насиловать.

Он больше уже не может совладать с собой, хотя и говорит себе: «Рано еще. Но эта девчонка, что сидит на скамейке… Я должен взять ее».