Татьяна Шевченко - Богова делянка. Повесть

– Здоров! – рядом со мной плюхнулись.

– И тебе не хворать, – сказал я Гриве.

Помолчали. Я продолжал рассматривать отражение, но теперь без цели. Просто чтобы показать, что я занят.

– Э… ты это…

Я поднял голову:

– Хочешь извиниться?

– Не, вот ещё нашёл чё, – сказал Грива и кивнул. Ладно, засчитаем ему как извинение.

Я дал Гриве подзатыльник. Он только отмахнулся.

– Чё хотел-то? – спросил я.

– Слышь, ты историю дел-л?

– Не, сегодня не успел. Мать подменял.

– А-а-а. Вот бл…

– Да делай ты её уже сам, – вспомнив свой фейл, я спросил: – Последнего царя как звали?

– А я е…у?

– Вот. Ничего не знаешь. А так нельзя.

– Ф, нудяк. В в-спитат-ли нанялся?

– Придурок. Ты думаешь о будущем хоть чуть? Ты кем после школы будешь?

– Да хоть кем. Хоть экск-рс-водом. В наше кладбище. А чё, несложно. Тя ж взяли.

– Несложно? – я взорвался. – Ну попробуй, дебила кусок! Так не работает, ок? Ничё просто так не даётся. Не бывает, чтобы ты захотел в хорошее место и раз – прошёл. Я там сколько трусь, так и то не факт, что после школы возьмут. Разве что в грузчики. А он видите ли просто так придёт и начнёт, дебил сопливый. Это тебе не козявки об парту вытирать, придурок!

– Да чё ты…

– А чё я! Да ничё! Несложно, блин! На кладбище он пойдёт работать! Идиот…

Я встал и отсел к окну. Там собирался дождь: тучи сбивались в кучу, закрывая и без того почти ушедшее за горизонт солнце. Далеко внизу ходили люди: кто в полном осеннем доспехе, а кто уже в ярких майках и шортах. Деревья радостно хвастались новой листвой, поворачивая её то так, то эдак.

– Эй, ну ты чё… – замычал Грива. Опять подсел ко мне, придурок.

Я бросил ему какое-то слово и вышел.

Мамы всё ещё не было.

Я поставил картошку вариться. Подумал – и поставил ещё одну, самую большую, кастрюлю на плиту. Раскидал по той стороне подоконника хлеб для Стёпки, но голубя почему-то тоже не было. Тщетно прождав его минут десять, я вспомнил про завтрашнюю контрольную по истории и погнал себя учиться.

А то Николая II в начале мая забыть – это талант. Особый талант, я бы сказал.

Впрочем, вскоре я отвлёкся на наш с мужиками чат. Дрон досмотрел пятый сезон «Невероятных приключений Джоджо» и теперь рофлил над нашим. Грива подхватил забаву, закидывая чат гифками, а Джоджо вяло отбивался.

Через полчаса позвонила мамка и попросила помочь подняться. Бросил всё, поплёлся вниз. Она, усталая, в домашнем спортивном костюме, сидела на скамейке у подъезда. Я поднял маму и понёс вверх по ступеням – она запротестовала, и у двери я её поставил на ноги. Мы доковыляли до лифта, и от лифта тоже. Затем мама стала разуваться, а я вспомнил про картошку. Вовремя – вода почти выкипела. Прилетел Стёпка, но вопреки обыкновению не набросился на еду, а начал зырить сквозь стекло в кухню. В голубиных глазах и в окне множились я сам, люстра, в отражениях напоминавшая НЛО, какие-то ещё неопознанные объекты: иллюминатор, вертикальный гроб, огромную корону. Если приглядеться, можно было узнать в этих объектах причудливо искажённые стиралку, холодос, стол.

Хотелось задёрнуть шторы, но не стал: мама будет вопить, если увидит, что Стёпка ест в одиночестве. А потом обязательно закашляется на полчаса, и слушай это всё.

Вернулся в коридор и увидел, что мама разулась и сидит прямо на полу, обняв колено.

– Есть будешь или тебя накормили?

– Буду, – откликнулась мама и замолчала.

– Чё сказали в больнице?

– Что у меня рак, – мама помолчала, не глядя на меня. – Рак лёгких.

Я вздохнул. Ага, конечно.

– Это ты меня воспитываешь? Типа чтобы не курил?

Вместо ответа мама прислонилась затылком к стене и замерла, глядя в потолок.

Мама пустыми глазами смотрела в тарелку.

Пустыми глазами.

Снова.

И закашлялась.

– Макароны, – сказал я. – Твои любимые. С сыром. И глаза глазуньи.

Мама едва заметно кивнула и отвернулась к окну, теребя кончик светлого хвоста. Медленно встала, пропрыгала к окну, открыла его. Начала крошить остатки позавчерашнего хлеба Стёпке на подоконник.

Стёпка, умница, посмотрел на неё одним глазом, другим, а затем поднял особо крупный кусок и кинул в маму.

– Кх… А-а-ай!

– Даже Стёпка тебе говорит: иди есть, – повторил я. – Как маленькая!

Мама подняла брошенный кусок, разломила на более маленькие и положила перед голубем. Я не выдержал, и, будь я зверем, честно, у меня бы шерсть дыбом встала.

– Чё, так и будешь молчать?

Она снова закашлялась, но ни одного осмысленного звука не издала.