Марго Эрванд - Бремя любви

– Что три года? Терпели нас, закрывали глаза на нашу успеваемость? Так Виталик не один такой у вас! Вы повнимательнее посмотрите в эти папки, – крикнула я, тыча пальцем в кипы бумаг у нее на столе. – У вас школа не для одаренных детей, если вы этого так и не поняли! У вас полно троечников, но уверена, что и их родители не были тут ни разу!

– Прекратите повышать на меня голос! Я вам помочь пытаюсь. У вас больной ребенок, и к нему нужен другой подход! Но, знаете, я сейчас многое поняла. Я ведь не просто так спросила, все ли в порядке у вас дома? Вы посмотрите на себя, как вы себя ведете! А потом еще удивляетесь, откуда у такого ребенка берется агрессия и жестокость?

Полина начала плакать. А я прыгать с одной ноги на другую в попытке ее успокоить, в попытке перекричать директрису.

– Не смейте трогать мою семью! У нас дома все в порядке, а вот у вас в школе все уже давно прогнило. Как там говорят, рыба гниет с головы? Я ничего не путаю?

– Вон отсюда! Документы будут готовы к концу недели – забирайте и идите на все четыре стороны!

– Так и сделаю. Дура я была, надеясь, что в вашей школе мой ребенок получит шанс на нормальное будущее – ничего кроме агрессии он здесь не видел. И ваше счастье, что я, наивная, никогда ничего не фиксировала, а то мы бы с вами сейчас в органах разговаривали.

– Хватит! Не смейте мне угрожать! До свидания, – директриса открыла дверь в приемную.

И в этот момент я увидела сына. Его скрюченное с рождения тело сейчас казалось еще более худым и немощным. Его ребра выпирали из-под рубашки. Он был похож на затравленного зверька, но они в нем видели угрозу. Мой маленький мальчик казался им агрессивным. Нежность, на мгновение сгладившая острые углы, сошла на нет, померкнув в новой вспышке злости и негодования.

– Вы никогда не шли нам на встречу. Вы знали, что Виталику неудобно носить эти чертовы рубашки, но ваша гребаная форма и устав, важнее всего. Я ненавижу вас!

Всю дорогу домой Виталик не проронил ни слова. Он смотрел себе под ноги и мычал, едва волоча ноги через снежные сугробы. Полина сидела в коляске, которую я с трудом толкала перед собой.

Я понимала, что мне нужно с ним поговорить, но слова застревали в горле. Я еле сдерживалась, чтобы не завыть от боли и обиды, от дикой несправедливости, связавшей меня по рукам и ногам, но я держалась. Я не могу быть слабой. Он не должен видеть моих слез.

– Сынок, ты не расстраивайся, все будет хорошо. Вот увидишь. Мама не даст тебя в обиду. Да, я помню, я просила тебя быть терпеливым и не обижаться на других, и я горжусь тобой. Слышишь?

Он не ответил и даже не посмотрел в мою сторону. Я покрепче сжала его руку, а после поднесла к губам его замерзшие пальцы и поцеловала.

– Давай наденем варежки.

Дома нас встретила мама, и я выдохнула с облегчением. Оскара нет, а значит у меня есть время подготовиться к разговору с ним. Он снова будет бить себя в грудь, повторяя, как заведенный: «А я говорил». Да, он говорил, он много говорил и говорит – на то он и актер, но наша жизнь не театр. Увы, но эти роли нам достались не на час и не на два, а на всю жизнь.

– Наш парень снова подрался? Ну ничего, малыш, это ерунда. Синяком нас не запугать, верно я говорю? – с порога начала кудахтать мама, помогая мне раздеть детей.

Виталик был не в настроении. Его голова была опущена, но я видела, как он исподлобья смотрит сквозь нас, пытаясь разглядеть кого-то в коридоре. Он одергивал руку каждый раз, когда мама пыталась снять с него куртку. Шапку он тоже держал в руках. Он перебирал ногами, часто моргая. Обычно он так делал, когда нервничал.

– Сынок, не бойся. Тебя никто не будет ругать. Ты у меня умница, и чтобы не случилось, знай – мама тобой гордится, слышишь? – спросила я, опускаясь перед ним на колени. Он притих и посмотрел мне в глаза. Он едва заметно кивнув, позволил мне взять у него из рук шапку и помочь снять куртку. Мама с Полей уже мыли руки в ванной, когда Виталик снова начал пятиться к двери. Его глаза бегали по кругу, а тремор бил по рукам.

– Виталик, тебя никто, слышишь, никто не обидит. Мы не будем тебя ругать. У нас все хорошо, ничего страшного не случилось. Малыш, ну ты что?

Ребенок продолжал смотреть сквозь меня, прислонившись к двери. И я все поняла. Я крепко прижала его к себе. В детстве он пах молоком и счастьем, а сейчас… я чувствовала только слезы и страх. Слезы катились у меня по щекам, и я все сильнее и сильнее прижимала его к себе.

– Прости меня, малыш. Этого больше не повторится. Оскар больше не будет на тебя кричать, никогда, слышишь? Я люблю тебя, родной.