Татьяна Горьковская - Cемьи любят петли

За пробегающим ходом мыслей время прошло быстро, когда я поняла, что уже оказалась около родного дома. Правда, если разобраться, у нас было два дома в одном дворе. Один по площади был больше, в нем жил старший брат Гриша со своей женой и маленьким ребенком, и мы с мамой в доме напротив, поменьше. В общем, жили вместе по отдельности. Мой еще один старший – средний – брат Никита жил на другом конце города. Так сказать, если жить отдельно от семьи, то уже наверняка.

Закрыв с грохотом калитку, я оповестила таким образом маму о том, что вернулась домой. В большом окне, выходившем во внутренний двор, промелькнуло мамино лицо.

Я открыла входную дверь. Запах вкусного маминого гуляша отрезал меня от всех прочих мыслей. Больше ни о чем не думая, кроме голода, я бросила рюкзак на стоящую рядом тумбочку в коридоре и бросилась бегом на кухню к столу.

– Привет, мам, – крикнула я, не успев еще войти в кухню.

Мама еще не успела мне ничего ответить, как я уже сидела за столом, держа вилку в руке.

– А-а-а, – воскликнула она, останавливая меня, – ничего не забыла?

На моем лице появилась хитрая улыбка.

– Я очень люблю тебя и… твой вкусный гуляш, – проговорила я, спрятав руки под стол.

Упрек на мамином лице сменился теплой улыбкой. Я знала, что это сработает. Если говорить человеку, что любишь его, он становится добрее.

– Это всё равно не спасет тебя от мытья рук, – проговорила мама уже не таким строгим голосом, как минуту назад. – Быстро сходи в ванную и затем возвращайся к столу.

Со вздохом я поднялась из-за стола и направилась по указанному мне направлению. Что тут скажешь, маму надо слушать. Как там говорила Наташа или мама Наташи? Ведь мама уже живет очень много на этой земле, дольше меня или моих друзей, а значит, знает гораздо больше, чем собственный ребенок. Так и моя мама частенько сама повторяет, гордясь наработанным опытом по выживанию.

– Совсем забыла тебе сказать! – крикнула вдруг она с кухни, пока я боролась со скользким мылом в раковине.

Тут же после ее голоса послышалось громкое скворчание сковородки, видимо, от упавших капель воды. Раздался мамин крик:

– Да что же это такое за наказание мне! – воскликнула она резко, заставив меня вздрогнуть, пока я ополаскивала руки.

Выключив кран, я выбежала в испуге из ванной. Меня охватил непонятный страх за маму или больше за себя. Я боялась, что не смогу ей помочь, когда это нужно, и боялась ужасно этой беспомощности. На кухне около холодильника я увидела маму с искривленным от боли лицом, что старается приложить лед к вытянутой перед собой правой руке. На ее запястье появилось красное пятно, похожее на сильный ожог. Приложив холодный пакет со льдом, черты ее лица немного расслабились.

– Почему мне так не везет, господи… Даже чертовы сковороды настроены против меня, заставляя страдать от боли! – не переставала она причитать.

Мама опустилась на стул, спрятав свое лицо в ладони здоровой руки. Она тяжело и глубоко дышала, пряча глаза, пока не послышалось тихое всхлипывание. Теперь я боялась, что она заплачет. По ночам я часто слышала, как плачет мама в соседней комнате, уткнувшись в свою подушку. И я всегда ее поддерживала, хоть она и не подозревала об этом, то есть всегда плакала вместе с ней.

Мне казалось, что и теперь дело не совсем в ожоге. Я подошла к ней на цыпочках и обняла со спины.

Когда взрослым плохо, они обнимают друг друга и говорят различные слова, от которых им становится легче. Я не знала, что именно нужно говорить, чтоб успокоить маму. Наверно, потому что для меня взрослые проблемы кажутся детскими и слишком трудными. Для того чтобы знать подходящие слова, нужно быть взрослым. Взрослый всегда поймет другого взрослого. Поэтому я могла только обнять и заплакать вместе с ней. Почувствовав мои прикосновения, она перестала шмыгать носом, вытирая быстро глаза, будто вспоминая, что здесь она не одна.

– Спасибо, мое солнышко, – проговорила она тихо. – Я в порядке! – попыталась она произнести как можно веселее, легонько похлопав меня по рукам.

– Мам… – начала я неуверенно. – Это всё из-за папы, да? Из-за него ты обожглась? – спросила я, вытирая набежавшие слёзы.

Мы редко говорили о нем. Даже слово «папа» звучало каким-то диким и чужим в этом доме.

– Нет, Алиса, – ответила она ровным голосом, – он здесь ни при чём. Я плачу из-за того, что болит рука. От любой боли хочется плакать.

Мама никогда не позволяла себе расстраиваться из-за папы, даже от его упоминания.