Александр Артёмов - Неприятные тексты

Молодость – такое дело, ее не сохранять нужно, а создавать. Каждый день создавать. Руками и ногами, всем телом. Но и тела целого недостаточно. Молодость – она духом создается. Я вот мозг свой, ум каждый день укрепляю, развиваю – каждый день что-то новое учу. Потому что молодость – она в уме и в духе, в здоровом теле – здоровый дух, и наоборот тоже верно. Знаю, о чем говорю. Как ни крути – результат налицо. Один раз только сорок два дали. Да и то я спросонья был.

И жене своей говорю: хочешь молодой быть – новое учи и тело укрепляй. Только не слушает она меня. Старенькая стала совсем. Сорок пять. Меня на пять лет моложе – а старенькая уже. И выглядит вроде хорошо, красивая она у меня, но старенькая. Моложе своих лет ей не дают. Да и не надо ей как будто этого. Ей этого не надо. А мне как быть? Когда жена старенькая? Как быть? Смотрю на нее – и вижу, что старенькие мы. Оба старенькие. Но я-то молодой! Мне-то как быть?

И сын наш в нее пошел. Двадцать семь лет – а старенький. Старенький уже. Двадцать семь исполнилось – и старенький сразу стал. Огня нет в нем. Молодость огнем не горит. Как тут быть?

Вот помню, как-то раз сын наш в дом девушку привел. С родителями познакомиться. Ровесницу свою, на год его моложе. Давно уже встречались они, а с родителями познакомить только через шесть месяцев решил. Пришли они, а девушка с порога как увидела меня – так и встала, как вкопанная. Сидели потом за столом, ели, чай пили, а она молчит и перед собой смотрит. Взгляд остановившийся. Так за весь вечер слова и не сказала. А на следующий день сын грустный пришел и говорит: ушла она от меня. Сказала: старенький ты для меня. Старенький. Так сын ничего и не понял, да и я ему не сказал.

А что тут скажешь? Старенький он у меня. В мать пошел. Так и живем: жена старенькая, сын старенький. Как тут быть? Вот и приходится одному молодость на всю семью сохранять. Создавать.

Вот, Петр, посмотри на себя – какой ты молодой. И мать твоя какая молодая. И отец твой молодость сохранил. По-своему. Не просто так огонь на себя принял. Для семьи старался. Чтоб молодыми вы всегда оставались.

Так я считаю. Не вижу причин больше. Потому что знаю, как оно. Как оно – молодым быть.

Вы слышите? Мы молоды, друзья. Мы здесь. Мы снова молоды. Как здорово, что все мы здесь сегодня собрались.

Глеб. Вот ты говоришь про огонь, а я тебе скажу – не от огня он сгорел. От любви он сгорел. Мать Петра он любил так, что любовь его и пожгла. Очень она сладкая была. Помнишь, Борис? Помнишь, Глеб? Сладкая она была очень. Огня своего потушить он не захотел – вот и сгорел. Дурочкой он ее называл. Дурочка, говорит, моя. Дурочка-Снегурочка. Так любил ее, что от любви и воспламенился. Так я считаю.

Сам-то я так не могу. Влюбляюсь часто, но чтоб воспламениться… В огне сгорать – горько, а я чтобы сладко было, люблю. Сладость и радость. Сладость и радость – вот что мне нравится.

Мне пятьдесят, а любимую свою так и не нашел. Сладость была, а любимой не было и нет. Искал ее всю жизнь тщательно. Ни одну не пропускал, если интерес какой-то рождался, помнишь, Глеб? А рождался он часто. Сладость и радость – плохо разве это? Особенно когда красоток так много. Кровь играет, сахар тает. Много их. Сладкие. На одну смотришь – голосок ангельский. Другая умная, скажет что-нибудь – только молчишь в ответ. А бывало, и понять нельзя, отчего оторопь в теле. Мед и сахар. Много их, сладких. Не сдержаться, не удержаться. Но как только душа гореть начинала, горечь чувствовал – сразу к другой уходил. Как сладость уходила – к другой уходил. Уходил, потому что не любил, когда горько.

Только вот как-то раз, однажды, нашло на меня что-то. Помнишь, Глеб, помнишь, Борис? Все вы эту историю знаете. Помнишь, Иван? Отец Петра уже тогда давно как сгорел. А я к матери Петра пришел, жену друга умершего попроведывать. Ты, Петр, не помнишь. Три года тебе было. Пришел к ней, а уйти не смог. Не смог, потому что у отца твоего, Петр, губа не дура была, самую сладкую выбрал. Отец Петра сгорел, а сладость его ничья осталась. Сожги меня, говорю ей, сожги меня своим пламенем. Она – в отказ. Ты, Петр, не помнишь этого. Но тут я уже не мог остановиться. Сладострастием опьянен был. Мед и сахар перед глазами. Получил, что хотел – силою. Получил, что хотел, и горько сразу стало. Горько стало. А она молчит, и только улыбка странная. Что ты молчишь? – говорю. А она мне: подожги-ка свой дом. Подожги-ка свой дом. И молчит.

Тут я и понял, в чем сила отца Петра и в чем разница между нами. Не люблю, когда горько, люблю, чтобы сладко было. Дом свой поджечь не могу. Горько это – дом свой поджечь.