Петр Альшевский - Иерусалимский синдром

Петр. Кто все?

Павел. Слова мудрых уточнению не подлежат. Понимай, как понимаешь.

Иосиф. А что вы, Маша, обычно делаете одинокими вечерами? В кривых когтях ненасытного сумрака!

Мария. В депрессии я предпочитаю музыку слушать – завывание вольного ветра, стук дождя по стеклу, тиканье часов. Это и есть моя музыка.

Иосиф. В ваших словах прослеживается что-то… не ваше. Что-то от прежних людей, знавших о правде жизни побольше, чем мы.

Мария. Прежние люди ничем не отличались от нас. Те же слабости, те же радости. Те же глупости.

Иосиф. У тех людей было больше времени. И хотя они жили, в среднем, меньше нашего, их годы длились дольше.

Мария. Вряд ли.

Иосиф. А я… ч, извините, уверен.

Мария. Я уверена только в том, что солнце сядет раньше, чем взойдет луна.

Иосиф. Это не вера. Наука – только она.

Мария. Узнай я об этом из книжек, то, да, наука, а если просто узнала, то извините. Моя заслуга.

Иосиф. Наука, заслуга – на теле следы от комбайна и плуга… Стихи пишите?

Мария. Прошу избавить меня от ваших издевок. Тем более, издеваться над стихами подло и гнусно – они слишком беззащитные.

Иосиф. Да я… Постойте, не держите зла – ни над чем издеваться я не думал… ну как мне вам это доказать? Вы только скажите, я все сделаю.

Мария. Мне не следует ничего говорить, а вам, соответственно, делать. Вдыхайте воздуха сколько сможете – как прежде. Я вас прощаю.

Иосиф. Спасибо! А за что? За что вы меня прощаете?

Мария. Все нормально. И вообще, что бы ни происходило, это не должно становиться для нас внеочередным поводом для разочарования. Как бы ни было больно, ныть все равно противопоказано – пусть мы иногда достойны и лучшего, нам по силам насытиться и случившимся. Неважно, с нами или нет.

Иосиф. Вы сильная.

Мария. Тут другое. Когда я была маленькая, мы летом жили за городом – в деревянном доме, у которого при малейшем дожде протекала крыша. Как-то я встала с утра, пошла чистить зубы, а моя зубная щетка уже мокрая. Я страшно разозлилась. Зачем, думаю, они брали мою щетку, своих что ли нет. Ничего никому не сказала, но полдня ходила очень смурная. И только к вечеру я догадалась, что мою щетку намочил дождь. Тогда во мне что-то изменилось. Или еще раньше. Но безвозвратно.

Иосиф. У вас тогда наличествовали обе ноги?

Мария. Да, тогда у меня был полный комплект. Нога к ноге, одна к одной… Рассказать, что случилось?

Иосиф. Если можно.

Мария. Ну, почему же нельзя. Меня привезли в больницу с приступом аппендицита, подготовили к операции и по ошибке на тележке в другую операционную отвезли. Там мне какие-то подвыпившие гниды полноги и оттяпали. Потом извинились, конечно.

Иосиф. Пришить ее на место было уже невозможно?

Мария. Вполне возможно. Но они ее как бы куда-то потеряли. Устами заведующего отделения сказав, что не со зла – я им, в принципе, верю. Со всеми бывает.

Иосиф. Компенсацию хотя бы заплатили?

Мария. Заплатили, как же не заплатить. Ее как раз на эти костыли и хватило.

Иосиф сочувственно смотрит на Марию. Потом отворачивается. Слышатся частые всхлипывания.

Мария. Вы что, плачете?!

Иосиф. (сквозь слезы) Мне бы… я… с вами… не понимаю… ломая ножки табурета, ты этим не ломаешь ноги дьяволу… простите…

Мария. Не плачьте, ни к чему – мне ведь даже не было больно.

Иосиф. Это несправедливо…

Мария. Нет худа без добра. Если проецировать эту логику на мой случай, можно сделать следующий вывод – вырезая мой аппендицит, они могли меня зарезать. А так дело ограничилось всего лишь одной ногой. В определенных ситуациях это приемлемые потери.

Иосиф. Получается, они сделали благо?

Мария. Благом бы я это не назвала, но все, как мне представляется, было в состоянии продвинуться и по более худшему пути. Как с моим отцом.

Иосиф. А что с ним?

Мария. Уже ничего. Он умер.

Иосиф. Мои искренние соболезнования.

Мария. Ему от них уже не жарко. А жарко ему было – и еще как, прости меня Господи… Он в бане скончался. До того натопил, что его ангелу-хранителю, по-видимому, стало невмоготу и он вышел подышать в предбанник – о нем больше никто не слышал, а мой отец, оставшись в одиночестве, дал слабину. Полем его последней битвы оказалась баня… Хотя если посмотреть на это с позиций гигиены, смерть буквально образцовая.

Иосиф. Ты сильно переживала?

Мария. Как тебе сказать… сознание я не потеряла.

Иосиф. Я терял сознание только один раз в жизни. У меня дома были рыбки. Две, три, потом шесть – доходило до восьми. До двенадцати. И вот прихожу я из школы, собираюсь покрошить им купленного по дороге корма, а мама мне говорит, что все рыбки сдохли. Я плакал до самого ужина… А на ужин мама пожарила нам с отцом рыбу – я как об этом узнал, чуть с ума не сошел. Перед глазами все завертелось, закружилось, и я упал – навзничь. Сейчас-то я понимаю, что это не моих рыбок зажарили.