Петр Альшевский - Моторы гинеколога Суна

Луфанов. А что сразу «скорая»? Я отдохну и поеду.

Ткаченко. На отдых нужно время. А у тебя его нет – за краткий период ты не восстановишься, а сколько-нибудь долгое пребывание на морозе в неподвижном состоянии опасно тем, что кровь стынет, мышцы и сухожилия задубевают, и в человеке усиленно происходит реакция отторжения. Отторжения жизни. Тебе нравится, как ты живешь?

Луфанов. Я живу недостаточно качественно.

Ткаченко. Но ты живешь. И будешь жить, если твоими причитаниями удачу не спугнешь. Гляди, злой рок расчехлит свой меч, и в лесу у тебя сломается лыжа. А за ней вторая! Аховое положение, Гришенька! Мы с Жорой, мощно отталкиваясь, уезжаем, а ты вопишь нам вслед: «У меня неприятности с лыжами! Я проваливаюсь в снег! Подумайте о возможности вернуться!». Вряд ли, Гриша… нам наше, тебе твое. Расплата за содеянное!

Луфанов. А что же я такого умудрился содеять, чтобы меня так казнить?

Ткаченко. У тебя скверный нрав. Из-за размера стипендии кто ноет? Он, Петр Палыч, говорит, что сборникам федерация платит посерьезней. На федеральном уровне! А он от областного комитета получает столько, что не разгуляешься. Ну не осел?

Калянин. Недалекий мальчик. К чему сравнивать себя со сборниками, когда сам ты не в сборной и попасть в нее шансы у тебя самые гипотетические? Ученичок у тебя, наверное, дурачок. На январском чемпионате России ты каким был?

Луфанов. Я бежал на нем не одну гонку.

Калянин. Тридцатку бежал?

Луфанов. Угу.

Калянин. И каким пришел?

Луфанов. Сорок четвертым.

Калянин. А на полтиннике?

Луфанов. Сорок пятым.

Калянин. Уныло… здесь, пожалуй, и с тренера полагается спросить.

Ткаченко. А ты на меня вагонетку с мусором не высыпай. Спроси у меня о выступлении на том же чемпионате моего другого парнишки. Жора откатал на нем не позорно! По физическим кондициям он Гришу не превосходит, но он тактик. Он спокойный, как мамонт! Дистанцию он проходит будто во сне, но в итоговом протоколе, который для нас истина в последней инстанции, он располается выше чрезмерно ретивых. Ты, Жора, перед Петром Палычем не скромничай. Скажи ему, каким ты стал на полтиннике.

Блошигин. Восемнадцатым.

Ткаченко. А, Петр Палыч?! В девятнадцать лет уже восемнадцатый! Ты-то в двадцатку на национальном чемпионате в каком возрасте впервые вошел?

Калянин. Насчет двадцатки не помню, а первое серебро я на нем взял… золото я не брал никогда, а первое серебро… в двадцать три. В следующем сезоне меня включили в сборную, и я начал ездить на этапы Кубка Мира. Вы, ребята, от зависти все-таки не лопайтесь – достижение новых вершин подвластно и вам. С вашим-то пламенным тренером! Моих лыжных результатов он не повторил, но наставник он от Бога.

Ткаченко. Чего о тебе не скажешь.

Калянин. В мастера спорта международного класса я тебя не вывел. И не только я.

Ткаченко. Ты говоришь это с тем, чтобы меня принизить? Совесть у тебя есть?! В мои лучшие, молодые годы меня тренировал ты! Потом у меня были и иные тренеры, но мой расцвет пришелся на тебя! И какую же кучу медалей мы с тобой загребли? Малюсенькую! Должное я тебе отдаю – ты со мной не филонил. С завтрака и до обеда, с обеда и до ужина, на лыжне и в спортзале, я и со мной ты… но победы-то к нам так и не пришли!

Калянин. Прекрати ты квасить не в двадцать восемь, а года в двадцать два, чего-нибудь бы мы с тобой зацепили. Не при твоих ребятах будет сказано, но употреблял ты для твоей карьеры убийственно… к воздуху, что тебя окружал, я раз принюхался и ощутил, что и он алкоголем пропах – ты от того места уже отошел, а он все пахнет. И не после отбоя! Перед утренней тренировкой. Ему бы уже мускулатуру разминкой прогревать, а Виктор стоит. Пиво сосет.

Луфанов. Нас бы тренер за это зарыл.

Блошигин. Бутылку бы прямо через штаны засунул.

Калянин. Он с вами строг. Ну а я вашему будущему тренеру лишь сказал, что похмеляться надо дома.

Ткаченко. Ты махнул на меня рукой. Механически работать со мной продолжал, но в мой прорыв не верил.

Калянин. А теперь нас связывает дружба.

Ткаченко. Как лыжника ты меня в немалой степени закрыл, а на следствии прикрыл. Очень своевременно и крайне по-отечески.

Блошигин. На вас, тренер, что-то хотели повесить?

Ткаченко. Для дачи показаний меня вызывали. На спортивной базе, в корпусе, где я жил, зарезали бобслеиста Куньковского, с которым в ночь преступления выпивал я. На меня подозрение, естественно, и легло. Если бы не Петр Палыч, алиби бы у меня не нашлось, но он сказал, что ночь я провел у него. И его слова перевесили… был свидетель, саночник Чубин, говоривший следователю, что видел меня у Куньковского. Дело строилось на его свидетельствах. Но Петр Палыч внушил прокуратуре, что Чубин доверия не заслуживает, и обвинения с меня сняли.