Моисей Василиади - Пять пьес ни о чём

Филипп. А откедова. Торопил, вот и того.

Андрей. Дядька, тебе писать надо. Пробовал писать?

Кирьяк. Оперу пишу. Опер велел про всех писать.

Филипп. Типун тебе на…

Кирьяк. На член!? Не сметь!

Филипп с Андреем залезли под стол.

Кирьяк. Чё там нашли? Покажьте?

Филипп (вылезая). Кусок этого. Чё ты опера всуе поминаешь. У меня сразу загривок того…

Кирьяк. Скукожился?! У тебя-то отчего? Хотя понятно. Генетическое. Скажу вам прямо, хлопцы, думать и рассуждать о периоде репрессий, гонений и прочей мерзотины так привлекательно и заразно, что не труд, а это стало главным времяпрепровождением нашего славного народа на многие десятилетия. Закончив три университета…

Андрей. Дядька, извиняй, что перебиваю…

Кирьяк. Ничё, давай. Недорослям можно.

Андрей. Угу… Мне помнится только один университет, Ростовский. А два других когда поспели?

Кирьяк. Два срока, семь и три, любезный друг мой. Эти два, особливо первый, главные университеты в моей жизни. Многоуважаемый Василь Макарыч Шукшин, (помнишь такого?) в крайне уважаемом мною фильме «Калина красная», это когда он на тракторе целину того, и мужику одному там, селянину, толкует про то, что ежели у него было бы три жизни, первую он отсидел бы в тюрьме (заметь, первую), вторую прожил бы сам, а третью – отдал бы селянину, потому что тот радоваться жизни не умеет. Манифест Шукшина – не крысятничайте и не подлите! Каждый второй на зоне пострадал от борьбы с этим недугом, понимаешь?

Филипп. Давайте за него. Не хватат его… Светла память ему (выпили). Кирюх, помнишь наш старый амбар, тот, что на задворках. Снесли давно, лет тому ой сколько. Когда там не стали скотину, сено, фураж держать, крысы там обосновались. Мать наша всё отца теребила – когда да когда ты его снесёшь. А батя чё-то тянул, и того, часто туда вечерами с лампой повадился… Мы с тобой, помнишь, следом, и через дыры подглядели, чё он там. А крыса такая была мелковатая, полевая, но её было – тьма. Отец заходил, закрывал дверь, брал вилы и с лампой шёл в угол. И там в углу сидел крыс. Большой такой, рыжий. А тьма этой мелкоты так полукругом сидела и чё-то ждала. Не нападала, а ждала, когда он того, подохнет или чё. Отец начинал их вилами давить, а крыса рыжего не трогал, подавит, подавит, закурит…

Кирьяк. Да, Филя, да… За батю… За батю прямо так, б… ррр, до скрежета… Уж слишком велико было это крысиное семейство. Тогда или в партию, или крысятничать. А таким одиночкам, трудягам, да упёртым как батя, которые не хотели ни к кому примыкать – жить было невмоготу. Завоешь тут. Ой, житуха у них была… Теперешний человек не осилил бы. Разве вон Филька один. Не знаю… Вот б… ммм… Вот гад буду, но не найду в нашем посёлке, бррр, городского, брррр, типа, придумали же, бррр… Вряд ли найду другую особь тебе в товарищи, братан.

Филипп. Чё мелешь. Тонка кишка моя против тех людей. Неча нам с ними равняться. Разны времена – разны люди. Село всё, окромя этих, партийцев, всё село, мать, отец, в пять уже на ногах были и в поле, трудодни отрабатывать. Сперва на колхоз, а потом на себя. Затемно отец приходил никакой, чё поест и падал. И так до конца дней… Чтоб вот так сидеть да глаголить о том и сём – боже упаси. Мы токмо и делам, чё болтам. Скоко с тобой он говорил за всю жизнь? Помню токмо, ну ты того, делай, ага. Так глухо прохрипит – ага. Всё. Никогда ни с кем не говорил боле двух слов. Мать спросит чё, он – ага. Мать махнёт рукой и пойдёт прочь. Эта штуковина, память, и хорошо и плохо для человека. Всё время вспоминаешь, сличаешь то и это, выматыват…

Кирьяк (приподнявшись). Надо же! Ё-моё, чё-то рано твоя… Надо ноги делать.

Филипп. Давай к Пашке. Андрюха, ты, того, тарелки, стаканы. Бутылку, Киря, с собой бери. Хлебушко я вот. Андрюх, это, Киря, погоди (убежал)

Андрей, взяв тарелки, шмыганул к себе. Надя, войдя во двор и не обнаружив никого, подошла к двери и позвала.

Надя. Андрюш, ты у себя?

Андрей. Чего, мам?

Надя. Сказать хотела. (села за стол) А где отец? У кролей?

Андрей (выходя). Наверно. Что случилось, мам?

Надя. Андрюш, ты того… (тяжело дыша, уронила голову на руки и зашлась в плаче)

Андрей. Мам… Мам, не надо. Мам…

Надя (пытаясь говорить). Не могу, не могу… Андрюша, худо мне, ой как худо. И в церкву ходить не могу… Много лет, ой как много, всё хотела с тобой поговорить. Сеструхе Нинке всё говорю и говорю. Я домой токмо ночевать хожу или сготовить чё. Мне перед тобой и Светкой совестно… И перед малой, перед Варей. Вы приезжаете, мне так совестно, что меня так колотит. Захожу во двор и плохо, трясти начинает. Боюсь. У Нинки сижу – хорошо. И поем, а то посмеёмся, наговоримся. Сюда прихожу и всё, черно. Андрюша, сыночек, прости ты меня Христа ради… Я того, боле сюда, в дом не приду. (трясётся) Пятьдесят лет, пятьдесят, и того… Не привыкла и всё… Не любо. Дети, дети мои держали меня тута. Не хотела я поперва в этот дом идти, прости. Ой как не хотела. Я и того, и плакала, убегала. Через месяц убежала к своим. Те привели меня обратно. Не могла и не могу здесь жить. Уф, уф… Погоди, ты, того, Андрюша, не отец твой виноват, он, ой нет, не виноват отец твой. Всем бы отца такого. Чё-то вот не срослось с самого-самого и всё. Я к бабке Софии сорок лет хожу, спасибо ей, помогала сильно, и помогат. (резко замолчала, затем длинно выдохнув, продолжила) Мать твоя, мать всех своих детей шибко любит. Знай это. Но отец ваш… Мужем, мужем так и не смогла его принять… Не, голову не опускай. (трясёт руками) Я всё сёдни скажу и пойду. Вот за это мне така болячка. Отцу потом расскажешь, спросит, мол, сходи к Нинке, про мать узнай, ты и расскажешь как умеешь, по-своему, по-умному… Светке, Илье такое… Нет, нет, нет… Токо тебе смогла, прости, сынок (выдохнула). Скоко лет хотела, а смогла вот. Уф-уф-уф (смеётся) , дышать стала (обняла Андрея) Ты с Ильёй, того, не связывайся. Он тебе плохо сделает. Зинка… Попроси у неё прощения за меня и забирай её, он её или себя убьёт. Увози её от беды. Это на зависть, как она тебя любит. В селе нашем такой не видала боле. Дай я тебя поцелую, ты чё, не плачь, а то счас в две того ( обняла) Ты, того, не болей… София толкует – болеть не будешь. Но, говорит, немного потерпеть. Пей, чё давать будет. Поговори с ней, сам напросись, не боись. Налил бы чего мамке, пили ведь, раз эти убегли. Неси, не боись (смеётся) Папка твой хороший. Ой какой! Я не могу с ним говорить про это, и ты, того… Это чё? Давай, здоровья тебе. (выпили) Самогон, чё ли? О, энто, того, бутылка не наша. Лучшего папки для детей своих и не сыскать. Я малахольная, завсегда такой была. Малая была, на дух не переносила мужиков. Да и потом. Батька мамку бил, ой как бил, корову бил, детишек не трогал. А корове с мамкой доставалось… В девках долго была и никогда бы не пошла, да за любого, хошь самого растакого… Не понимала я этого, похабщиной мамка это называла. Мамка, царство ей небесное, ты же помнишь, добрая была, несчастна. Батя её измочаливал приставанием этим. Иди сюды, дай да дай. Вот оно мне и не любо, и не надо… Налей ещё, вкусная. Светке и Илье про это ни-ни… Светка така ж как я, мужицкое племя на дух не переносит. Мужики и трактор, говорит, одно и то же. (закрыла лицо) Дальше забыла, чё-то пашет, того, не глубоко… И чё-то потом хочет… Не помню. Ну одно слово мужик как трактор. Андрюша, Андрюша, вы вчерась поздно пришли, я слышала. Зина была с вами?