Ольга Любарская - Пьеса Ы. И стихи

Б-г:Ты говоришь, он мгновенно всё улавливал.

Ы:Да, в нём не было отталкивания. Способность всё принять. Но иногда он входил в стихотворение нелегко. Однажды он прочитал моё стихотворение про лошадь-боль 18 18 См. стихотворение «Эта лошадь…» на стр. 209. , пасущуюся в ярко-красных овсах; стихотворение, написанное не ему, еще до знакомства с ним. И я помню его напряжение, он покрылся потом, как во время того самого акта, – и я была поражена точностью, угадыванием, откуда пришло каждое слово, каждое движение: стихотворение как бы рождалось заново, становилось как будто написанным им самим. Эмпатия, в противовес аутизму. Правда, это было только один раз. Но какая же это было точность и невероятная щедрость. Его и в жизни охватывали такие порывы щедрости, когда он мог потратить последнее и купить мне понравившиеся ему черные бархатные брюки, мне совершенно ненужные. И здесь: прочитал самым что ни на есть затратным способом. Вот этой отдачей, а не лёгким, ничего не стоящим пробросом. Стихотворение, я тебе уже говорила, написанное ещё до знакомства с ним, с А. М. Человеку, которого я, рассказывая отцу, назвала «полным ничтожеством». И теперь так считаю. А тогда, начитавшись Теннесси Уильямса, я увидела хрупкость там, где она была только внешней. Отец поправил меня: «Не говори так, нельзя. Ведь остались стихи». Так вот, стихотворение это, написанное до встречи с А. М., было прожито им с такой интенсивностью и отдачей, что стало как бы написанным им самим. Больше так никогда ни с кем не было. Изнутри, не холодно. Не с безопасного расстояния. Так, как надо и читать, и писать. Для того всё и пишется. Без внутренней защиты, не думая о безопасности.

Да, А. М., я не на зло отвечу, которого тогда – в будущем, теперь уже в прошлом, – было так много и так больно, но на добро. Оно ведь тоже было немеряным.

Б-г:Да, для тебя всегда один человек затмевал весь мир. И ты мира не замечала – так, вскользь. а для А. М.мир всегда существовал. Мир и красота. Что ты могла ему дать?

Ы:Скажи ещё: Мир, Труд, Май.

Б-г:Ты же недаром не умеешь жить.

Ы: А. М. тоже совсем не умел жить.

Б-г:Но не умел по-другому. Любопытство ко всему. Он, как дождь, изливался равно на всех. Но молнии его доставались тем, кого он любит. А он умел любить сильно! Несмотря на так называемое сексуальное любопытство. Но оно проявлялось временами, полосами. не тогда, когда… Он вообще увлекался людьми, не только женщинами и друзьями. Делая их незамедлительно знакомыми.

Ы:Да, что-то в нём было от Ноздрёва.

Б-г:Не самый плохой персонаж. Кстати, из-за него погорел Чичиков.

Ы:Чичиков – это, наверное, Ю. И. Карьерист, мнивший себя идеалистом.

Б-г:Хватит глупых литературных параллелей. Ты не в классе на уроке. Кстати, об уроках.

А помнишь, как в шестом классе Оксана Копыткова, девочка с дисграфией, двоечница, но по-своему умная и не зашоренная, догадалась, какой ты хотела получить ответ о «Трёх пальмах» Лермонтова – и она ответила, что они слишком сильно хотели, слишком сильно – и получили это, то, чего хотели так страстно. Правда, с избытком. И в каком ты была в восторге.

Ы:Да, я всегда любила Оксану, с ней можно было говорить напрямую, без «третьих», хотя бы при целом классе. Вряд ли её судьба, девочки из семьи алкоголиков, сложилось благополучно.

Б-г:Не интересовался, но при случае узнаю для тебя.

Ы:Спасибо!

Да, а разве три пальмы были виноваты? Чем? Что умели сильно любить и страстно хотеть? У тебя это всегда наказуемо. Оксана поняла, что ты – скотина <���Б-г нахмуривается, потом смеется>, не лучше урода Лазарева с его «Диагностикой кармы», модной в девяностые годы. Гаже книги я не читала. Мол, предпочтительней гармония, сдержанность, ровная разумная любовь, золотая середина, а не страсть. Страсть – уродство, перекос, дисгармония. И т. д. Но Оксана-то росла в семье пьяниц, как и многие в том окраинном посёлке Восточном, где я работала. Она много лишнего видела с детства и поняла, что ты – скотина.

Б-г:Ну вот, ты опять… Хватит уже!

Ы:Подлизывательского выпрашивания в ней не было. За это я её и любила.

Б-г:Вообще-то, что бы ты ни говорила и ни делала, я вижу, тебе ближе протестантская этика: ничего лишнего, никакого кокетства, ригоризм. И даже некоторая педантичность.