Марк Розовский - Драматургия в трех томах. Том третий. Комедии

В связи с этим хочу особо сказать о трагикомедии по прозе Ю. Даниэля. Имя Даниэля для шестидесятников прошлого века, как тогда говорили, – культовое. Но если, говоря о Сталине, при слове «культ» люди вздрагивали и напрягались, то при фамилиях «Синявский и Даниэль» те же люди делали акцент на слове «личность». Эти талантливые и смелые личности стали известны всей думающей стране, ибо бросили вызов системе и были осуждены системой на тюрьму и занесение навеки в «черные списки». Суд над ними состоялся между судом над Бродским и вводом советских войск в Чехословакию, то есть в период бурного рас-свобождения общественного сознания в эпоху нескончаемого застоя перед грядущей перестройкой. Интеллигенция вступилась за несогнув-шихся писателей, нарушивших табу и опубликовавших свои произведения за границей. А Контора Глубокого Бурения выявила тысячи «подписантов» писем в защиту Даниэля и Синявского – тем самым придвинув перестройку в нашей истории и подготовив будущий раскол общества. О конечно, никто в мире тогда не знал, что крах Советского Союза неминуем не из-за Горбачева с его спасительной идеей «социализма с человеческим лицом», а именно потому, что это лицо было перебито в кровь событиями, о которых я упомянул.

А дальше… Мы увидели, что произошло дальше. «День открытых убийств» – выдающееся произведение русской сатирической литературы – стало нашей страшной обыденной жизнью. Убийства посыпались одно за другим. Десятки, теперь уже сотни убийств… Контора перели-цевалась, но насилие, кровавое насилие, продолжается по сей день.

Разгулявшаяся по нашей реальности Смерть превзошла все фантазии Автора. А мы остались глухи к его пророчествам, как когда-то пропустили мимо ушей и души не менее гениальные предупреждения о приходе «бесов» в российскую историю. Тому доказательством и Великий Октябрь, и Большой террор, и сегодняшние преступления известно кого против кого тоже известно.

Я написал пьесу со стихами поэта Даниэля и поставил спектакль по Даниэлю с целью напомнить об этих незабвенных предупреждениях.

ИЗДАТЕЛЬ.Вы включили в том «Комедии» пьесу «Роман о девочках» по прозе Владимира Высоцкого… Какие были основания для этого?

АВТОР.Главное основание – смех в зрительном зале. Это спектакль – долгожитель, более тридцати лет не сходит с нашей театральной афиши. Кажется, в первую очередь, благодаря первоначальному Автору. Он был чутким первооткрывателем полузапретной темы, – еще до киношной «Интердевочки» рассказал о судьбе дворовой красавицы, погрязшей в своей древнейшей профессии. Ее история – это история о том, как любовь продирается сквозь грязь и пошлость окружающей жизни. Высоцкий не закончил свою прозу, не успел… Я работал с его черновиками, в которых многое не сходилось, многое было недописано… Мне пришлось дополнять Высоцкого своими детскими и юношескими воспоминаниями о детстве и юности, благо у нас они были общими, я с Петровки, он с Мещанской и Каретного ряда, – это рядом… Мне кажется, у нас получилась вполне законченная история о послевоенных годах, всеми узнаваемая и трепетная… Нам помогли так же песни Высоцкого, введенные мною в контексты различных эпизодов. Такое усиление Высоцкого с помощью самого Высоцкого представляется закономерным и работает в полную силу. Придите на спектакль «Роман о девочках» в Театр «У Никитских ворот» и убедитесь, что наш «таганский» подход к первоисточнику вполне оправдал себя.

ИЗДАТЕЛЬ.Есть еще две пьесы, публикация которых нуждается в Ваших авторских комментариях. Во-первых, комедия «ОХ!». Поясните, пожалуйста, что это за «ОХ!», почему «ОХ!» и о чем Вы охаете?

АВТОР.Раскрою секрет. «ОХ!» – это аббревиатура, первые буквы имен гоголевских персонажей – Осипа и Хлестакова, эта комедия – полемика с современной театральной модой, с пустотой эпатажного псевдоискусства, сатира на режиссерскую графоманию и шарлатанство.

ИЗДАТЕЛЬ.Еще один Ваш «опус» названный «Преображение» и почему-то отнесенный к комедийному жанру…

АВТОР.О да!.. Но опять же уточню: «Преображение» – трагикомический мир Серебряного века с его героями – поэтами-символистами, оторвавшимися от реальной истории и жившими в эфирных эмпиреях и потому оказавшимися жертвами революционной смуты. Их судьбы смешны и печальны. Их жизни были раздавлены новейшим временем. Их гибель печальна и совсем не смешна. Как и положено в трагикомедии.