Леонид Подольский - Четырехугольник

И тут тоже: Васильев, вроде как тайный диссидент. Крикливый был тип, безудержный. Когда-то чуть ли не черной сотне служил, вернее, прислуживал, но потом резко забрал влево. Так вот, никем не доказано, ни до, ни после: в «Апрель» [11] «Апрель» – объединение писателей, выступавших за демократические перемены. не входил, в «Метрополе» не участвовал, но где-то там выступил. Рубашку на себе рвал. Думал, оценят, а вышло наоборот. Подозревали, хотя, вероятно, зря, будто либерал. А в Союзе терпеть не могли либералов.

Потом он заходил иногда, этот Васильев, стрелял червонцы и плакался на жизнь. С женой развелся и пил, и давно ничего не писал. Да и зачем? В молодости напечатал несколько вещей и считался перспективным, но потом все пошло кувырком. И погиб бессмысленно и страшно: спьяну угодил под электричку. Писали – перья-то не перевелись, – что будто не его одного, что будто всю российскую литературу переехала та электричка. А, мол, он, Васильев, только частный случай.

Савельев тоже не подошел. Патентованный консерватор. Охранитель. Ругал Солженицына и Сахарова. Опять же, профессиональная болезнь, пил. Только умные люди – в меру, а этот – без меры. Учитель. Назидательный такой. К тому же слишком на слуху: только проиграл выборы. Народ, особенно гуманитарный, против него скрипел: ретроград. И в самом деле: прославился охотой на ведьм. Словом, момент оказался неподходящий. Он чуть позже всплыл, дождался-таки своего часа…

А он, Новиков, как раз посередине. И тем, и этим. Не то чтобы близкий друг, но и не враг. Проходная фигура…

…Человек сам выбирает свою судьбу. Сам? Или обстоятельства? Теперь-то он точно знает: сам, но только один раз. Это как экзамен без права пересдачи. Вот он и выбрал. И – промахнулся! Или все же судьба сделала выбор за него?

Лиля. Новиков до сих пор ее помнит. Вспоминает по ночам. Ее родинки, ямочки на щеках, глаза, губы, ее аккуратные груди, соски. Мечтает. Словно она жива. Кощунственно желает. Разве можно вожделеть мертвую? Лиля…

…Недолгий случился роман в Литинституте. Концерты. Театры. Стихи писала… Любовь… Да, любовь…

Все могло сложиться совсем иначе. Но… Был ли он виноват? С этой их идеологией, классовостью, со всем этим фарисейством… Только весь как оплеванный – на всю жизнь. Руки хотел на себя наложить… Пережил… Со временем забылось. Только в интернете появляется иногда… Редко…

…Век-волкодав. Бандитский век…

Это, кажется, Брехт сказал: «Несчастна страна, которая нуждается в героях». А он, Новиков, не герой. Совсем не герой. Он и не мечтал никогда стать героем. Он – человек рациональный…

…Стихи писала. Вот и дописалась. Зато какие стихи! Только время нехорошее было, брежневское. Новиков уговаривал ее – не о том писать. О чем-нибудь безопасном. О любви, о комсомоле, да хоть про Братскую ГЭС. И не такие люди писали. Или как он, Юра, о деревне. Про русских писателей, про советских. Да мало ли о чем. Уже много чего было можно. Хотя как чуть глубже копнешь, так табу. Он ведь тоже мучился, много о чем не писал. Нельзя! Какое слово могучее: нельзя! Да, нельзя было о том, как собственного деда высылали. И как соседей расстреляли в двадцатом, прямо за околицей. Он, Юра, конечно, не мог видеть. Это бабушка – крестилась и цветы носила полевые. И – помнили люди, говорили… Шепотом говорили…

Новиков не писал, боялся, знал все правила игры, а она писала, Лиля! Хоть бы прославилась сначала, а потом… Так нет же. Стихи ее в списках ходили. Про Свободу, про это самое «нельзя», про Бутовский полигон [12] Бутовский полигон – место массовых казней в годы большого террора в Подмосковье (сейчас Москва). . Дед у нее там был расстрелян. Так ведь большевик был дед. Раскулачивал-расказачивал, расстреливал направо и налево, вот и до него докатилось кровавое колесо.

Прямо из постели (а хороша была Лилечка, во всем была хороша) вытащили Новикова к оперу, студентом последнего курса, и эти самые стихи положили перед ним.

– Узнаешь? Читал?

Отпираться было глупо. На всю жизнь Новиков запомнил дрожь в ногах и пот под мышками. Резкий такой запах. Страх. Вот тогда он понял, что у страха есть запах. Еще успел подумать: «Павлик Морозов». Догадался, что и ему придется стать Павликом Морозовым. Только тот сам, по глупости, а он…

– Узнаю…

Не герой. Но и выхода не было. Не мог сказать, что не читал.

– Пиши все, что знаешь. Или – из института. Ей ты ничем не поможешь. Доигрались…

И Новиков писал, все писал. И ходил на очную ставку. Своего сексота, настоящего, они выгораживали, он мог им еще пригодиться. Хотя Новиков догадывался. Впрочем, сексот наверняка существовал не один. Но увы, так выходило, что сексот – это он, Новиков. Лиля так и решила, и не стала с ним разговаривать. Гордая. Да что такое гордость против системы?