Игнатий Дворецкий - Веранда в лесу

П а т л а й. Вы и по паспорту Байрон?

Б а й р о н. Конечно, я же не мошенник… Оперативник после побега задержал, я хиляю за Байрона… Поверил, записал! Так и осталось: Семенов, он же и он же… Я человек начитанный, из культурной семьи. «Евгения Онегина» наизусть знаю. Но так уж сложилась моя планида…

Иван тем временем взобрался на сейф, наблюдает.

П а т л а й. Ничего, здесь можно заработать прощение.

Б а й р о н. Это все знают, но не у всех хватает керосина.

Ч у г у н о в. Сторож, что там у тебя в сейфе?

И в а н. Ветчина с зеленым горошком.

Б а й р о н. Слазь, присоединяйся!

И в а н. Непьющий.

Тьма — и сразу наступает рассвет. Где-то тихо звучит гармошка. И в а н исчез. Мамед читает книгу. Толя подшивает воротничок. Мужичок с крестиком полощет бутылку. Остальные продолжают «застолье» на чемоданах, на полу.

Ч у г у н о в. Не лей воду-то на пол, не видишь, под меня подтекает… А то вот сапогом проутюжу!

П а т л а й. Слушай, Чугунов, очень у тебя голос громкий.

Ч у г у н о в. Ладно, допивайте. Позавтракаем. (Приказывает.) Интеллигент, у тебя сало есть, доставай!

П а т л а й (чокаясь с Хватиком) . Ну, и что же дальше?

Х в а т и к. Что дальше… На двенадцату ночь Анна Дмитриевна была моей.

М у ж и ч о к с к р е с т и к о м. Завладал?

Х в а т и к (самодовольно) . Завладал!

Смех проносится по полу.

Б а й р о н. Ну, и как она?

Х в а т и к. Вполне. Детишек нет, а живем хорошо.

П а т л а й. Скучаете?

Х в а т и к. Ой, скучаю! К месту маленько пристроюсь, Анна Дмитриевна ко мне прибудет. А чего? Вторую стройку вместе распечатывать будем… Все вы тут в нее повлюбляетесь. Я ревнивый! Эй, служивый, как закончишь, иголочку позаимствуй?

Т о л я. Сделаем. Не слыхал, почта тут уже существует?

Х в а т и к. Должна бы. Телеграмму отбить хочешь?

Т о л я (улыбается) . Друзьям по армии, неделя как демобилизовался… Не поверят, куда залетел… Жуть!

Х в а т и к (Патлаю) . Вы допивайте, пожалуйста.

П а т л а й. Многовато будет.

Х в а т и к. В самый раз! А как же? На ваши личные вся компания угощалася… Вам и честь за широкую натуру.

П а т л а й (пьет, ловит взгляд Мамеда) . Вот, думаете, алкоголик! Так, что ли, товарищ Мамед, или как вас?

М а м е д. Мое полное имя — Измаилов Мамед Абдул оглы.

П а т л а й (хмелея) . Так вот, товарищ Мамед-оглы, вы все как-то особняком держитесь, но я вам скажу…

М а м е д. Пожалуйста.

П а т л а й. Скажу… Чтобы быть алкоголиком, надо иметь железное здоровье! Вы это знаете?

М а м е д. Нет.

П а т л а й. Это вам любой врач подтвердит. И я, в частности, подтверждаю. И не как лошадиный доктор, а как человек. Может, вам неинтересно, но я это почувствовал года четыре назад, организм мой стал сдавать… А я уже катился (показывает) , катился… От меня жена ушла. Вернее, давно ушла, пока я в армии был, но потом я вернулся, и мы еще жили года три… Но она уже ушла. Понимаете, фактически она есть, а фактически ее уже нет!.. (Молчит.) Я ее очень люблю, а может, мечту свою люблю… Это одно и то же. Эрго. Но тут вы меня не поймете. Вот ты, отец (обращается к Хватику) , вот ты, ревнивец, поймешь! Я, знаешь, покатился, покатился, куда-то поехал, был на Камчатке… Потом завербовался в один леспромхоз на Ангаре… Лечил анемию и пил водку! Перевели меня за это в лошадиные санитары. А потом вообще загнали в тайгу, на заимку, не то конюхом, не то шорником… Туда лошадей на отдых отправляли, как в санаторий. Денег на руки ни копейки! Продуктами выдавали… (С восторгом.) Молодцы люди! На заимке я прожил полтора года, совсем не пил. Сначала денег не было, а потом не хотелось. Тихо, тайга шумит… Жил я в хомутарке, оборвался весь, заплата на заплате, мебели никакой: топчан, тюфячок и портрет товарища Микояна… И тихо так… Но, чувствую, дух мой обмяк, оживает… Ни газет, ни книг!.. Зимой печка потрескивает, я сбрую чиню — и думаю, думаю! Летом — на покос и кобыл пасти, один наедине с природой. Думал, думал о себе, о государстве…

Х в а т и к. Как же ты оттуда утек?

П а т л а й. Нет, погоди. Я не сбежал. Все во мне утихло, и никуда не тянуло… И вот как-то похлебку варю, слышу — подъезжают верхами, начальство с лесокомбината. Посидели, водички попили… Курили они папиросы толстые, длинные, в таких картонных коробках, а я папирос полтора года не нюхал, махорочку тянул… Ну, передохнули четверть часа — и уехали. А папиросный дым остался. Остался — и все! Ничем ты его не вытравишь! Недели две он мне душу щекотал. У меня, понимаешь, через этот дымок воображение разыгралось: города вижу, массы людей, женщин… Я же люблю людей!