Жан Расин - Трагедии

Я требую!

Коль я исполню приказанье,
Ты первая меня похвалишь за молчанье.

Ты скажешь, а не то, — я клятву в том даю, —
Заслужишь ненависть бескрайнюю мою.

Что ж, после этого молчать уж невозможно.
Пусть так — я все скажу открыто и неложно.
Я вестник, может быть, таких жестоких бед,
Которых у тебя пока и в мыслях нет,
И тяжкий мой удар падет необоримо
Туда, где сердцем ты особо уязвима.
Тит объявить велел...

Что?

Суждено судьбой,
Что расстается он, владычица, с тобой.

Расстаться? Навсегда? Нам? Титу с Береникой?

Я должное воздам душе его великой:
Любовь с отчаяньем перемешались в ней
Так страшно — ничего не видел я страшней.
Он плачет, госпожа, и любит он, как прежде.
Но что его любовь? Ведь места нет надежде!
Ты — рода царского, тебя его женой
Не хочет видеть Рим, и едешь ты со мной.

Фойника, слышишь ли?

Владычица, должна ты
Всем ныне показать, как мужеством богата,
Как духом ты сильна. Увы! Удар жесток.

Расстаться нам? Сейчас? О как он только мог!
И после стольких клятв! Не верю я известью:
Ведь это было бы и для него бесчестье.
Неведомо ему, какая западня
Должна против него восстановить меня.
Он любит, он желать моей не может смерти.
Пойду к нему, и все раскроется, поверьте.

Что ж, я, по-твоему, виновник гнусных дел?

Не знаю! Слишком ты уж этого хотел.
Виновен ты иль нет — клянись любой святыней! —
Но не дерзай ко мне приблизиться отныне! ( Фойнике. )
Мне слишком тяжело, и ты со мной побудь.
Как страстно я себя пытаюсь обмануть!

Я не ослышался, Аршак? Предстать пред нею
И приближаться к ней отныне я не смею?
Я не приближусь, нет. Да я ведь уезжал,
И только Тит меня насильно удержал.
Что ж, ехать нам пора, и надо торопиться.
Совсем меня сразить надеялась царица,
А легче стало мне. Я сердцем был смятен,
Я ревновал, я был неистово влюблен,
Теперь, словам ее безжалостным послушный,
Я, может быть, Аршак, уеду равнодушно.

Нет, уезжать тебе не следует сейчас.

Чтоб выносить ее презренье каждый раз?
Тит к ней остыл, а мне в ответе быть за это?
Он виноват, а мне обиды и запреты?
И как же горький гнев ее несправедлив:
Я — гнусный лицемер, я недостойно лжив;
Тит верен ей, а я, мол, выдумщик коварный!
Как можно быть такой слепой, неблагодарной!
И это в миг, когда я, не жалея сил,
За постоянство чувств его превозносил;
Когда со рвением, быть может и чрезмерным,
Страдающим его изображал и верным!

Зачем ты, господин, терзаешься? Дай срок —
И в берега войдет разлившийся поток.
Неделя, месяц ли — он схлынет неизбежно.
Останься.

Нет: порвать я должен безнадежно.
Не то, боюсь, начну ей снова сострадать.
Все мне теперь велит не медлить и не ждать —
Честь и покой души. Хочу быть там, далеко,
Где мне напоминать не станут о жестокой.
Мы завтра отплывем, и время есть у нас,
Жду во дворце тебя. А ты узнай сейчас,
Не слишком ли, Аршак, ей непосильно горе,
Чтоб хоть за жизнь ее мне быть спокойным в море.

Фойника не идет. Терпенье истекло,
А время медленно течет и тяжело!
В тревоге я мечусь, как раненая птица, —
Хоть силы нет в ногах, на месте не сидится,
Фойника не идет! А ведь давно пора,
И это — чувствую — мне не сулит добра!
Но, разумеется, я тщетно жду ответа:
Неблагодарный Тит — способен он на это —
Решил не говорить, не слушать ничего.

Фойника, милая, ты видела его?
И что же, он придет?

О том, как ты несчастна,
Ему сказала я, и предо мной напрасно
Он слезы сдерживал, волнуясь и дрожа.