Жан Расин - Трагедии

Увы! Моей любви невыносимо это!

Да, вижу, сильная тобой владеет страсть.

Сильней, чем думаешь, ее над Титом власть.
Мне каждодневное с царицею общенье —
Потребность первая, мой друг, и наслажденье.
Признаться и в другом охотно я готов:
Я лишь из-за нее благодарил богов,
Что моего отца избрали благосклонно
И отдали ему Восток и легионы,
Чтоб Рим истерзанный вручил себя всего
Миролюбивости и разуму его.
Мне даже, — от тебя и этого не скрою, —
На троне самому хотелось быть порою,
Хоть я, — поверь мне, друг, — костьми б с восторгом лег,
Чтоб дольше мой отец и жить и править мог.
Такое я таил безумное желанье
Затем лишь, что искал для милой воздаянья
За верность и любовь, что жаждал ей служить
И мир к ее ногам покорно положить.
И все же, несмотря на весь мой пыл великий,
На клятвы, что давал я щедро Беренике,
Теперь, когда ее возможно торжество,
Теперь, когда я сам люблю сильней всего,
Теперь, когда нам брак сулит вознагражденье
За пятилетнее жестокое томленье, —
Я обречен сказать... О, как душа болит!

Что? Что сказать?

Что долг расстаться нам велит.
Не ты на верный путь сейчас меня направил.
Я лишь затем тебя заговорить заставил,
Чтоб речи, Паулин, суровые твои
Последний нанесли удар моей любви.
Да, колебался я: любовь не уступала,
И хоть в конце концов все перед честью пало,
Так много сердцу ран в бою нанесено,
Что нелегко теперь излечится оно.
Пока другой вершил и правил судьбы мира,
Ничто моей любви не нарушало мира.
По Беренике я вздыхал пять долгих лет
И лишь перед собой во всем давал ответ.
Но вот пришло отцу мгновенье роковое.
Глаза ему закрыл я скорбною рукою
И понял, как в мечтах от жизни был далек
И как безмерен груз, что на плечи мне лег.
Не то что существу любимому отдаться —
От самого себя я должен отказаться:
Богами отданы мне в руки мир и Рим,
Но должен я себя отдать за это им.
Народ следит за мной с тревогой и вниманьем.
Каким бы для него явилось предвещаньем,
А для меня — стыдом, когда б, поправ закон,
Блаженству предался я с той, в кого влюблен!
Решенье принял я, не зная, как же с нею
О жертве тягостной заговорить посмею.
Дней семь тому назад — и сколько раз с тех пор!
Пытался я начать жестокий разговор,
Но с самых первых слов — о, пытка роковая! —
Язык мой путался, немея, застывая.
Я мог надеяться, что мой смятенный вид
О нашей участи ее предупредит;
Она же, подлинной не чувствуя угрозы,
То утереть сама мои хотела слезы,
То, увидав, как я безмолвно хмурю бровь,
Решала, что мою утратила любовь.
Нет, ложной мягкости суровость благородней.
С царицей свижусь я и все скажу сегодня.
Здесь друг мой Антиох. Пускай весь груз забот
О той, с кем расстаюсь, он на себя возьмет
И с нею на Восток далекий возвратится.
Да, завтра вместе с ним покинет Рим царица.
Мы встретиться должны — увы! — в последний раз,
И от меня она узнает все сейчас.

Я меньшего не ждал. Тому, кто любит славу,
Победа верная сопутствует по праву.
Порукою, что ты и тут непобедим,
Мне был поверженный во прах Иерусалим [137].
Я верил: мужество, не знавшее предела,
Тебе не даст, о Тит, попрать свое же дело,
И покоритель стран, народов и царей
Не подпадет под власть слепых своих страстей.

Тем слава горше мне, чем похвалы пышнее.
Насколько б для меня стал блеск ее ценнее,
Когда бы только жизнь была ее ценой!
Во мне стремленье к ней зажег не кто иной,
Как та, с кем должен я теперь навек проститься.
Ты знаешь, что еще не так давно гордиться
Я именем своим пожалуй бы не стал:
Неронов двор меня в те годы воспитал [138],
И, соблазнительным подвластный впечатленьям,
Я необузданным отдался наслажденьям.
Но вот пришла любовь. Чье сердце не горит
Желаньем угодить тому, кто в нем царит?
Я жизни не щадил: все предо мною пало.
Но крови, жертв и слез казалось слишком мало,
Чтоб ласков стал ко мне моей царицы взор,
И начал помогать несчастным я с тех пор.
Я всюду изливал свои благодеянья,
Лишь одного ища за это воздаянья:
Любимой принести, довольной наконец,
Богатый урожай мне преданных сердец.
Я всем обязан ей. А какова награда?
Весь долг мой возложить мне на нее же надо.
Вот доброты ее, любви ее цена —
Слова жестокие: «Уехать ты должна».