Леонид Малюгин - Старые друзья

А л е к с а н д р П а в л о в и ч. У нас в Питере случился ряд приятных для меня событий: было наводнение, несколько больших пожаров. В силу этих счастливых обстоятельств мой карман почувствовал некоторое благополучие. Жена толстеет. Я седею.

Ч е х о в. Написал большую повесть — называется она «Степь». Едва ли уж я вернусь в газеты. Прощай, прошлое! Сестра в угаре: поклонники, симфонические собрания. У нас полон дом Машиных подруг.

А л е к с а н д р П а в л о в и ч. Твоей «Степи» я еще не читал, но все от нее без ума. Гаршин прибежал к приятелю с криком: в России появился новый первоклассный писатель. Он ходил по домам и всюду читал твою «Степь».

Ч е х о в. Два раза я был у Гаршина и оба раза не застал. Говорят, за неделю до смерти он знал, что бросится в пролет лестницы. А лестница ужасная. Я ее видел: темная, грязная. Невыносимая жизнь!

А л е к с а н д р П а в л о в и ч. Узнал, что ты думаешь двинуться на Сахалин. Скатертью дорога! Суворин считает, что Сахалин никому не нужен и ни для кого не интересен.

Ч е х о в. Мы сгноили в тюрьмах миллионы людей… Мы гоняли людей по холоду в кандалах десятки тысяч верст, заражали сифилисом, размножали преступников, а нам до этого дела нет, это неинтересно. Наши русские люди, исследуя Сахалин, совершали изумительные подвиги, за которые можно боготворить человека, а нам это не нужно. В места, подобные Сахалину, мы должны ездить на поклонение, как в Мекку. У меня такое чувство, будто я собираюсь на войну. В случае утонутия или чего-нибудь вроде, все, что я имею и могу иметь в будущем, принадлежит сестре, она заплатит мои долги. Я купил себе непромокаемое пальто из кожи, высокие сапоги и большой ножик для резания колбасы и охоты на тигров. Я еще не уехал, а сестра уже начала скучать. Она и ее подруга — Лика Мизинова — будут провожать меня до Троице-Сергиевской лавры.

Александр Павлович уходит.

(Читает.) «Я не знаю зрелища более печального, чем этот, даром пропадающий, талант. Г. Чехов с холодной кровью пописывает, а читатель с холодной кровью почитывает. Г. Чехов и сам не живет в своих произведениях, а так себе, гуляет мимо жизни и, гуляючи, ухватит то одно, то другое. Вон быков везут, вон почта едет, колокольчики с бубенчиками пересмеиваются, вон человека задушили, вон шампанское пьют. Г. Чехову все едино, что человек, что его тень, что колокольчик, что самоубийца…» (Захлопывает журнал, берет другой.) «Еще вчера даже жрецы беспринципиального писания, как гг. Ясинский и Чехов…» (Захлопывает журнал.) Вукол Михайлович! На критику обычно не отвечают, но в данном случае речь идет не о критике, а о клевете. Я, пожалуй, не ответил бы и на клевету, но я надолго уезжаю из России, быть может, никогда уж не вернусь, и у меня нет сил удержаться от ответа. Беспринципным писателем, или, что одно и то же, прохвостом, я никогда не был. Правда, вся моя литературная деятельность состояла из целого ряда ошибок, иногда даже грубых, но это находит себе объяснение только в размерах моего дарования. Я не шантажировал, не писал ни пасквилей, ни доносов, не льстил, не лгал, не оскорблял. Если же моя деятельность прошла бесследно для земства, свободы печати, вообще свободы, то в этом отношении ваш журнал «Русская мысль» должен считать меня своим товарищем, а не обвинять. В этом направлении журнал сделал не больше меня — и в этом виноваты не мы с вами. Обвинение ваше — клевета. Просить взять его назад я не могу, оно уже вошло в силу, и его не вырубишь топором. Объяснить его легкомыслием или небрежностью я тоже не могу, так как у вас в редакции сидят безусловно порядочные и воспитанные люди. Ну а что после вашего обвинения между нами невозможны не только деловые отношения, но даже обыкновенное шапочное знакомство, это само собой понятно.

Появляются М а р и я П а в л о в н а и М и з и н о в а. Мария Павловна дает Чехову записную книжку. Мизинова вешает ему на плечо бутылку в кожаном футляре и дает фотографию. Чехов дает ей свою фотографию и уходит.

М и з и н о в а (смотрит на фотографию) . «Добрейшему созданию, от которого я бегу на Сахалин и которое оцарапало мне нос. Прошу ухаживателей и поклонников носить на носу наперсток. А. Чехов. P. S. Эта надпись, равно как и обмен карточками, ни к чему меня не обязывает».

Мария Павловна и Мизинова уходят. Появляется Ч е х о в в кожаном пальто.

Ч е х о в. Великолепная моя мамаша, превосходная Маша и все присные мои! Мелькают верстовые столбы, лужи, березнячки. Вот перегнали переселенцев, потом этап. Встречаем и бродяг. Тряско, выворачивает душу. Вчера на рассвете на мой тарантасик налетели две тройки, мчавшиеся с горы во весь дух. Слава богу, я сумел отскочить в сторону. А то вернулся бы домой инвалидом или всадником без головы. Через Томь мы переправлялись на лодке. Доплыли до середины реки, начался сильный ветер, поднялись волны. Гребец посоветовал переждать непогоду, ему ответили, что если ветер усилится, то прождешь до ночи и все равно утонешь. Большинством голосов решили плыть дальше. Нехорошее, насмешливое мое счастье! Плыли молча, сосредоточенно. Я думал: когда лодка опрокинется, сброшу полушубок, потом кожаное пальто, потом валенки. Но вот берег все ближе, ближе… На душе все легче, легче, сердце сжимается от радости. Люди здесь хорошие. Боже мой! Как богата Россия хорошими людьми! Если бы не чиновники, развращающие крестьян и ссыльных, то Сибирь была бы богатейшей и счастливой землей. Маша! Скажи Лике, что бутылка коньяку не разбилась. Если Лика летом будет гостить у вас, я буду очень рад. Она очень хорошая. (Пауза.) Россия — громадная равнина, по которой носится лихой человек. (Пауза.) Друзья мои тунгусы! У вас Троица, а у нас еще лежит снег. От ветра и дождей у меня лицо покрылось рыбьей чешуей. Похож на жулика! Но и горы, и Енисей сторицей вознаградили меня за все пережитые кувырколлегии и заставили обругать Левитана болваном за то, что он не поехал со мной. Я стоял и думал: какая полная, умная и светлая жизнь осветит со временем эти берега! Я, должно быть, влюблен в Лику, вчера она мне снилась. Где проживает теперь эта златокудрая обольстительная дева? (Пауза.) Кто глупее и грязнее нас — те народ… Администрация делит на податных и привилегированных. Но ни одно деление негодно, ибо все мы народ, и все то лучшее, что мы делаем — есть дело народное. (Пауза.) Милые домочадцы! Конно-лошадиное странствие мое продолжалось два месяца. Мне не верится, что я не в тарантасе и, ложась спать, могу протянуть ноги вовсю. Плыву по Амуру. Московский жулик преобразовался в барина. Если бы я был миллионером, то непременно имел бы на Амуре свой пароход. Берега дики, оригинальны и роскошны, хочется навеки остаться тут жить. А какой либерализм! Ах, какой либерализм! На пароходе воздух накаляется докрасна от разговоров. Здесь не боятся говорить громко. Арестовывать некому и ссылать некуда. Доносы не приняты. Последний ссыльный дышит на Амуре легче, чем самый первый генерал в России. По пути я практикую.