Наталия Грачева: Перипетии судьбы

Семен Аркадьевич почти не задавал вопросов. Казалось, что ответы на все случаи жизни были заранее заготовлены его оппонентами. Единственное, что спросил у вымогателей несчастный отец:

– Скажите, почему именно мой сын…?

– Потому что русский, – ответил кавказец.

– Русский… еврей, – хохотнул один из украинцев.

Из этих слов Семен Аркадьевич заключил, что на месте Яши мог оказаться любой россиянин.

Уходя, вымогатели предупредили:

– И чтоб не смел даже смотреть в сторону милиции, если хочешь получить сына целиком, а не по частям.

И почему-то слова их сомнений у Семена Аркадьевича не вызвали.

– Мы в любом случае заработаем на твоем сыне. На органы распродадим, если что. Так что, хорошо подумай, батя, что для вас обоих лучше, – смягчая букву «г», для пущей убедительности добавил один из украинцев.

Конечно, после таких слов обращаться за помощью к силовикам пожилой человек не посмел бы ни за какие блага мира.

Семен Аркадьевич метался по городу в поисках денег: обзванивал друзей и знакомых не только в родном городе, но и по всей стране, и рад был любой, даже самой малой, сумме. У музыканта было много знакомых, но большинство из них также барахтались, как лягушки в молоке, чтобы, взбив его в сметану, однажды выплыть на поверхность. Достаточно самолюбивому человеку, фавориту местных театралов, некогда единственному и балованному родителями ребенку, пришлось забыть о своей гордыне. Для того чтобы высвободить сына из плена, мужчина шел на поклон к самым неприятным людям, но к концу означенного срока деньги были собраны полностью. К счастью, наши люди в большей своей массе все еще отзываются на чужое горе, особенно те, кто и сам не слишком-то преуспел в зарабатывании капиталов.

Время шло. Яша все не появлялся в доме родителей, поэтому Семену Аркадьевичу ничего не оставалось, как сообщить жене о случившемся. Скрывать правду о сыне долее не представлялось возможным. Как и предполагал супруг, материнское сердце не выдержало – она слегла. Оставлять больную без помощи было рискованно, поэтому свекор уговорил невестку, рвущуюся лично передать деньги вымогателям, позаботиться о жене, как до этого пресек попытку отправиться за советом к коллегам из системы наказания. При здравом рассуждении нарушить требования переговорщиков Капланы не посмели – в Грозный поехал Семен Аркадьевич. Долго спорили, в чем везти деньги. Сначала музыкант хотел сложить их в скрипку, но жаль было потерять инструмент, в лучшие годы подаренный государством за заслуги перед культурой. К барсетке мужчина приучен не был, а красивый кожаный портфель сразу привлек бы внимание криминальной публики, потому выбор пал на клетчатую «челночницу».

Больше всего Семен Аркадьевич боялся не довезти деньги до места назначения, поэтому практически не спал на всем протяжении пути, глядя в безмолвное окно. Картины, представавшие перед глазами, впервые не ассоциировались у него со звуками, им присущими. Но не только оконное стекло, отгораживавшее стремительно пролетающий внешний мир от людей, находящихся внутри поезда, явилось причиной этого безмолвия. Для того, у кого с самого раннего детства этот мир отражался в звуках, неожиданно наступила напряженная внутренняя тишина, будто великолепный музыкальный слух его просто взял и пропал.

Еще младенцем Сема полюбил игрушки с приятным мелодичным звучанием и отвергал те, что издавали ужасающе громкие для него звуки. Он очень радовался выбиваемому ритму и абсолютно точно повторял его. Сенечка не выносил примитивных попсовых песен и наслаждался, наряду с детскими мелодиями, музыкой симфонических и камерных оркестров. Все окружающее пространство было наполнено для мальчика музыкой: шелестом травы, пением птиц, налетевшим ветерком, кукареканьем петухов и лаем собак, доносившихся из расположенного по соседству с его многоэтажным микрорайоном частного сектора, звоном ножниц над головой в парикмахерской, царапаньем мелка по школьной доске, шарканьем по кухне постаревшей за годы, но по-прежнему любимой мамы, а позднее смехом и плачем маленького сынишки.

Но теперь все звуки мира для мужчины исчезли, а те, что время от времени врывались в безмолвный мир, обрели невероятно устрашающий оттенок. Семен Аркадьевич будто перестал слышать хорошее, доброе, поэтому любой шорох превратился для него в нечто пугающее. Он вздрагивал от каждого, даже не слишком громкого, звука: от крика ребенка, жестко поставленного на столик стакана или бряцанья ложки в нем, от неожиданного басовитого: «Счастливого пути!»