Тамара Ким - 9 месяцев

Шоген наконец поднял глаза и посмотрел на Ефима:

– Что – я?! Я остаюсь. Ты видишь какой-то другой выход для меня? Кому нужен чеченский мент в России? После всего случившегося кто будет воспринимать меня нормально ТАМ? Ты?

– Ты прекрасно понимаешь, что в случившемся нет твоей вины. Мы все прекрасно понимаем, что всё это игры властей.

– Не говори: мы. Это ТЫ понимаешь. А для всех я – чеченец. И уже в этом моя вина. Вспомни последнюю мировую. Немец – значит, фашист, убийца. Сейчас происходит то же самое. Чеченец в сознании масс – террорист, убийца.

– Тебе просто так удобнее думать. Ты просто трусишь уехать и пытаешься в этом обвинить всех. Ты можешь уехать вместе со мной. Тебя возьмут на работу с еще большим удовольствием, чем меня. И именно потому, что ты – чеченец. Потому, что ОТТУДА ты сможешь с большей пользой для государства поработать.

При этих словах Шоген вздрогнул. Он пристально посмотрел на друга:

– Ефим, ты меня знаешь. Против своего народа я не пойду. Я – чеченец. А это означает, что воля чеченского народа для меня – закон. Ты – русский. Работай на русских. Или, может, ты хочешь остаться здесь и с «большей пользой для государства поработать»? Не советую. Я тебя сдам. Самолично. Потому что государства у нас с тобой отныне разные. И Родина тоже. Чечня – это моя Родина. Запомни это.

Ефим обалдело уставился на Шогена:

– Ты что, сдвинулся?! Ты что мелешь?!

Шоген решительно встал:

– Я тебе все сказал. Уезжай. Отныне враг моего народа – мой враг.

Не взглянув на Ефима, Шоген вышел из его кабинета.

***

Спустя неделю во двор соседнего дома упал снаряд гранатомета. Взрывом снесло угол дома, где жил Ефим. Людмила прибежала на работу к Ефиму и решительно потребовала:

– Если не уедешь с нами, я уеду одна с детьми. Ты хочешь, чтобы нас всех здесь закопали живьем? Что тебя здесь держит? Это не люди! Это звери!

– Стреляли не чеченцы.

– А я плевать хотела, чеченцы или не чеченцы! Мне без разницы, кто убьет меня. Я хочу жить и хочу, чтобы дети мои жили. А если тебе наплевать на нас, то оставайся здесь. Кому ты хочешь что-то доказать? Для чего? Как ты не понимаешь, это уже не ТВОЯ Родина! От тебя уже ничего не зависит!

– Зависит. От каждого из нас зависит. От тебя, от меня, от Шогена… Это МОЯ Родина.

Людмила яростно взмахнула рукой:

– Оставайся со своей философией здесь, а я уезжаю. Прямо сейчас.

Она выбежала на улицу. Ефим не сдвинулся с места. Он даже не спросил жену, куда она собирается ехать. Придя вечером домой, Ефим принялся за тщательную уборку. Затем вышел во двор и в темноте начал расчищать двор от останков обвалившегося днем угла дома. Достал в подвале полиэтилен и затянул зияющую дыру в прихожей. Приготовив ужин, сосредоточенно поел, помыл посуду и в непривычной тишине лег спать.

***

Отдел милиции в Грозном не расформировывали, а потому Ефим методично продолжал ходить на работу. С Шогеном после той беседы они практически не общались. И вообще, кроме чисто служебных бесед, Ефим теперь почти не поддерживал никаких разговоров. Ни с кем. События, разворачивавшиеся в Грозном с быстротой падающей кометы, нагнетали на него состояние, близкое к прострации. Ефим часами бродил по знакомым с детства улицам, всматривался к призрачным остовам домов и зданий, от которых остались груды строительного мусора, и, испытывая чувство беспредельной безысходности, возвращался домой и принимался за ужин.

В один из серых дней осени его командировали в отдаленное селение, которое особенно часто подвергалось артналетам с обеих сторон ввиду того, что через него проходила трасса, ведущая в Россию и обратно. Руины домов, смердящие трупы собак, домашних животных и согбенные фигурки местных стариков, медленно стаскивавших из села на окраину полуразложившиеся трупы людей, потрясли Ефима до потери сознания. Он видел подобные сцены в фильмах о вьетнамской и афганской войнах, но с Россией, с Чечней это никак не увязывалось в его уже полубольном мозгу.

Он подошел к старикам, которые бережно уложили в бесконечно длинном ряду еще один труп. Когда старики разогнулись, Ефим обратил внимание на их руки, трясущиеся то ли от усталости, то ли от старости. Целую вечность смотрели они молча друг на друга: представитель власти, призванный охранять жизнь народа, и немощные представители народа, то ли не сумевшие уехать из этого ада, то ли решившие до конца дней своих разделить со своим селом его трагическую участь. Наконец старики молча побрели в село за очередным трупом, а Ефим побрел вдоль ряда, пристально всматриваясь в полуистлевшие лица, продолжавшие хранить на себе весь ужас предсмертного апокалипсиса. Он прошел почти половину пути, обозначенного на земле пунктиром мертвых тел, как в его сознании вдруг вспыхнуло непостижимое для его нынешнего сознания воспоминание: красное пальто его десятилетней дочери на черной земле среди ржавой травы и палой листвы. Где он это видел? Кадр из какого-то фильма… Ну, да, вспомнил. Они смотрели его всей семьей. Дочура была еще совсем маленькой и без конца капризничала; то тянула их на кухню, на улицу, а то и вовсе требовала почему-то выключить видеомагнитофон. Она не хотела смотреть сама и не хотела, чтобы они смотрели… это . Да, вспомнил. Ничего страшного. Это был просто фильм. Стивен Спилберг. «Список Шиндлера». «Кто спас одну жизнь, тот спас целый народ»… Ефим зажмурился, присел и свистящим шепотом отчеканил: «Я просто вспомнил кино. Ко мне это не имеет никакого отношения». Затем резко поднялся и быстрым шагом вернулся назад, к началу новоявленной аллеи смерти…