Александр Амфитеатров - Пять пьес

Людмила Александровна ( которая, едва, слушая последние слова Ревизанова, горько плакала, прерывает его умоляющим жестом). Сжальтесь надо мною! Я с трудом сдерживаю себя. Если вы продолжите ваши объяснения, я кончу истерикою. Неужели это также входит в ваши рассчеты?

Ревизанов встает. О, нет. Но надо же выяснить наши отношения. Последний вопрос отвечайте на него без лишних слов и оскорблений: согласны вы быть моею?

Людмила Александровна.Нет.

Ревизанов.Это окончательный ответ? Подумайте.

Людмила Александровна.Нет, нет и нет.

Ревизанов.Тогда выслушайте и мое последнее слово. Я даю вам почти неделю срока. Сегодня понедельник. Если в субботу я не увижу вас y себя, ваши письма получать огласку.

Людмила Александровна.В какую пропасть я попала!

Ревизанов.Так как же?

Людмила Александровна.Не знаю. Я… я совсем сбилась с толка…

Ревизанов.Я буду считать ваши слова за согласие.

Людмила Александровна.Нет! нет! Ради Бога, нет! Я должна подумать. Не отнимайте y меня хоть этого права.

Ревизанов.Как угодно. Вся эта неделя в вашем распоряжении. В субботу я буду ждать вас до часу ночи. (Молчание). Карточку с моим адресом позвольте вам вручить. До свиданья.

С поклоном уходит. Людмила Александровна, рыдая, падает на кушетку.

У Ратисовых.

Полутемная гостиная. Из дверей налево бьет яркий свет, слышен гул общего разговора.

Людмила Александровна( сидит одна, в глубокой задумчивости). Тьма во мне. Мысли все такие пугливые, спутанные… на сердце камень. Разобраться не могу: что я совсем пропала, безвыходно и безнадежно? или и бояться мне нечего, и опасности никакой нет, и угрозы Ревизанова просто дерзкое хвастовство нахального человека с рассчетом на слабые женские нервы? Чего бояться? чего? Есть ли смысл Ревизанову, в его блестящем, видном положении, запятнать, вместе с моим, и свое имя! Ведь не думает же он, что доведенная до позора и отчаяния, я не обличу всей его подлости, всех его наглых вымогательств?.. А все-таки… жутко!

Входят Синев и Сердецкий.

Синев.Что это вы уединились, кузина? да еще в потемках?

Людмила Александровна.У меня от вашей болтовни и смеха разболелась голова.

Сердецкий.Смеха? Да вы в течение всего обеда ни разу не улыбнулись.

Людмила Александровна.Зато другие смеялись слишком много и громко.

Синев.Мы тут ни при чем: благодарите г. Ревизанова.

Людмила Александровна.Аркадий Николаевич, как понравился вам этот господин?

Сердецкий.Любопытный типик. Я еще не встречал таких?

Людмила Александровна.Он вам не противен?

Сердецкий.Мне? Бог с вами, душа моя. Люди давно перестали быть мне милы, противны, симпатичны, антипатичны. Для меня общество лаборатория; новый знакомый – объект для наблюдений, человеческий документ, – и только.

Синев.У г. Ревизанова, надо полагать, имеется приворотный корень. Мы с вами, Людмила Александровна, одни в открытой оппозиций. Аркадий Николаевич, как хитрый Талейран, держит нейтралитет. А Степан Ильич и Ратисов прямо влюблены: глядят Ревизанову в глаза, поддакивают, хохочут на каждую остроту… черт знает, что такое!.. Об Олимпиаде Великолепной я уже не говорю. Сия рыжая, но глупая Венера прямо потопила его волнами своей симпатии.

Сердецкий.Вы смеетесь над другими, а сами, кажется, больше всех заинтересованы им, таинственным незнакомцем.

Синев.Мое дело особое.

Сердецкий.Почемуже?

Синев.Потому, что сколько вору ни воровать, а острога не миновать. У меня есть предчувствие, что мне еще придется со временем возиться с г. Ревизановым в следственной камере. Сейчас он разглагольствовал, свои убеждения развивал… Ну, ну! не желал бы я попасть в его лапы.

Людмила Александровна.А!

Синев.Вы посмотрите на его физиономию: маска. Нежность, скромность, благообразие; не лицо, а «Руководство хорошего тона»; губы с улыбочкой, точно y опереточной примадонны. А в глазах сталь: не зевай, мол, человече, слопаю!

Слуга входит, открывает электричество и уходит. Людмила Александровна встает, закрывая глаза рукою.

Э! что с вами, кузина?

Людмила Александровна.В висках нестерпимая стукотня…