Никита Шамин - Колыбель

Самыми сложными оказались тренировки в скафандре под водой, имитирующие выход в открытый космос.

Отец решил, что, раз мы решились на это, нужно попробовать все и сразу, поскольку другого шанса может и не быть.

Я была напугана, потому что редко справлялась с поставленными при этих тренировках задачами. Скафандр был жутко неповоротлив, а сопротивление воды еще больше усугубляло ситуацию. Однажды при всплытии механизм подъемника вышел из строя и поднял меня слишком быстро. В тот день я чуть не заработала себе кессонную болезнь и стала испытывать еще большее отвращение к этому упражнению.

Но у меня не было выхода и, переступая через страх, я вновь и вновь забиралась в свой громоздкий скафандр-гроб (на случай, если что-то все-таки пойдет не так). Я ныряла вместе с водолазами, чтобы отработать последовательность действий при выходе в открытый космос, а также при возможной аварийной ситуации, хотя о таком мне и думать не хотелось.

Как по мне, лучше уж умереть внутри корабля, чем в открытом космосе.

Да, умереть внутри корабля определенно лучше. Это не пессимизм, а здравая оценка ситуации. Умирать я, естественно, не собиралась. Я планировала вернуться триумфатором, первым человеком, обуздавшим неизвестность. Хотя, конечно, все было бы намного легче, если бы не пришлось выходить в открытый космос, а лишь сделать кружок вокруг планеты и спокойно себе упасть вниз в огромный красный океан.

Не полет, а сказка.

Раз в неделю мы проводили собрание с инвесторами проекта. Мы должны были представлять отчеты о том, как идет строительство корабля, и оправдывать все вложения, постоянно убеждая, что работы будут закончены в срок.

Я стала рекламным лицом космической программы, двигавшим торговлю всем, чем только можно было торговать: от новейших технических разработок до сувениров. К счастью, об этом я слышала только из рассказов финансовых аналитиков, и моя популярность миновала Верцер. Мне и пристального внимания инвесторов хватало с лихвой.

Иногда хотелось, чтобы в зале для переговоров появился космический корабль. Тогда они смотрели бы только на него, а меня оставили бы в покое.

Перед сном мне звонил Рикан. У меня был строгий режим, поэтому все разговоры с ним проходили по расписанию, ровно полчаса перед сном, не более. Сказать, что он был против моего участия в космической программе, – ничего не сказать. А когда он узнал, что я еще и вызвалась стать пилотом космического корабля…

Мы очень сильно поругались.

Ссориться с эмпатом – это как постоянно подливать масла в огонь. Они чувствуют все, что происходит внутри тебя, в несколько раз острее, еще и с учетом собственных эмоций. Кому-то сложно контролировать печаль, кому-то зависть, кому-то – безудержную радость (счастливчики). Рикану сложнее всего давался гнев. И в тот раз он сорвался.

Сейчас мне немного жаль, ведь мой гнев ему было особенно трудно вынести. Но в тот момент я просто молча ушла из дома, оставив его в ступоре и преисполненным раскаяния. Он попробовал меня остановить, конечно же, но…

Месяц до презентации проекта я провела в лаборатории отца, где Служба безопасности комплекса не подпускала Рикана даже на сотню метров к зданию. Кобэн распорядился, а я об этом даже не знала. Чудом Рикану удалось встретиться со мной прямо перед самым отъездом в Верцер.

Не знаю, сжалился ли над ним отец, или Рикан сам исхитрился, но мы, наконец, сумели поговорить. Мы многое обсудили и пошли на компромиссы друг для друга. Все прошло хорошо.

Мы отложили свадьбу до лучших времен в надежде на то, что они когда-нибудь наступят.

Ночные разговоры с Риканом помогали мне расслабиться и успокоиться. Будучи со мной на протяжении долгого времени, он научился читать меня, даже находясь на расстоянии, и знал, что, когда и как сказать, чтобы я почувствовала себя лучше. В такие моменты мне казалось, что все еще может наладиться. После разговоров с ним я ощущала, будто из холодной металлической коробки посреди пустыни переношусь домой, в Эхо, и лелеяла это чувство на протяжении всей ночи.

Я точно знала, что должна быть здесь ради миссии всей своей жизни.

Но это предназначение давалось мне нелегко.

Утром они гуляли по саду, как делали это почти два десятилетия назад, когда только познакомились.

Томэль держал Маатэль под руку, накрыв ее тонкую кисть своей огрубевшей ладонью. Она прислонилась к его плечу и с интересом слушала все, что он говорил. По натуре она всегда была кроткой и молчаливой, не любила вести разговоров, но любила слушать, как их ведут другие. Иногда она ловила себя на мысли, что полюбила Томэля именно за его красноречие и умение в любой ситуации сказать то, что нужно и как нужно. А ему всегда было, что сказать.