Геннадий Миропольский - Тройной одеколон. Стихи, проза, пьесы

Видит, видит тело Петра Павловича тело Ивана Андреича, прилипшего к окну трамвая. Видит, но не слышит бормотаний Ивана Андреича. А бормочет то тело: тревожною стаей, слепой и шальной, крылатая память шумит надо мной и плещет, и мечется, бредя спасеньем, над желтой листвою, над сердцем осенним.

*

Бруклин, Брайтон-бич, Нью Йорк. Биологическая жизнь, приправленная человечьими шуточками. Развалы телячьей печени, подносы свиных окороков, краска на морщинах, седые волосы под шляпками. Отсутствие гордости на лицах, целлофан на ветру, триумф мнений, запах духов и рыбы. Океанская галька семейных драм, плотный песок привычки, пляжи инфраструктуры. Солнечные очки витрин и ресторанов. Стиккеры вместо могил. Чайки воспоминаний. Деньги и домино на деревянных столах.

На деньги играет в домино Янкель Иосифович Блюмкин, пенсионер и обладатель социальной программы №8 США, отец Михаила Ивановича, видевший Михаил Ивановича только при его рождении.

«Рыба!» – произносит Янкель Иосифович и стукает костью по столу, сдвигая вкривь доминошный глист.

*

Вторая жизнь открывается для Ильи, новая и чистая. Новые люди, новая профессия, новая обстановка. Он сам достиг этого и теперь проходит паспортный контроль в аэропорту JFK в Нью-Йорке. За ним большая очередь. Машет рукой полисмен-афроамериканец, приглашая следующего.

Чернокожая гусеница очереди, «yes» и «no» заполняемых анкет. Пластик биографии, дактилоскопия страха, зеленые погоны хиромантов. Круговой транспортер багажных надежд, указатели «EXIT», никелированная направляющая, загробные таблички встречающих. Кафель поисков и ожиданий, громады аэропортной мяты, кубиклы с немыми девушками в униформах. Хлопнуло включателем в барабанных перепонках. Сглотнул кофе, стоя в дверях, на выходе из старой жизни. Настоящий шум жизни.

Первую, старую и грязную жизнь, так просто не сглотнешь.

Наденька.

*

– Помочь? – переспрашивает рыжая Джудит у тестя. – Если человек нуждается в помощи, я могу подсказать, что я бы делала в его ситуации. Если он принимает мой совет, я могу помочь. Если он продолжает тонуть в соплях, то и некому помогать.

Декларируемое торжество операционизма. Неустранимое расхождение между действием и декларацией. Падающего – подтолкни. Последнее действие автора афоризма перед припадком – заступничество за лошадь, побиваемую извозчиком.

Джудит встает из-за стола мыть посуду и из кухни доносятся резкие и шуточные ее приказы, адресованные младшей дочери. Тесть, покряхтывая, идет проверять домашние задания старшей внучки.

Неизвестно из какой точки, внутренним зрением охватывает Питер мистические каменные плацдармы. Не сверху, не в профиль, не из-под, а безразличной диарамой даются ему каменные разводы пленки человеческой, разводы бензина в лужах вселенной.

Питер пьет кофе в кабинете на Таймс Сквер и размышляет о том, как правильно сказать о своем диагнозе жене.

Смерть социализирована.

*

Мигает желтый срединный глаз дорожного Будды, трогается трамвай, трепещет резинка на дверях, надрывается, исходит в треньканьи телефон в сумочке. Перепутан снимок Питера Тарса из Нью-Йорка, перепутан, исковеркана карточка медицинская диагнозом ложным, драматическим. Ошибка ужасная, ужасная, ужасная, mistake terrible.

Глубины даются в расфасованном виде, площади же – периметром.

Стремит к асфальту горшок с аллоэ существованье. Столкнувшись со спутниковой тарелкой на пятом этаже, отскакивает по направлению к дороге запоздалый баллистический снаряд любви Романа Родионовича, любви звериной, безосновной и потому крепчайшей, безрезультатной, – и летит дальше, дальше, дальше. Сильна, как смерть, любовь.

Взвизгивает, газует зверь Петра Павловича Пунцева, подруга верная, Лёля-666, и, в испуге от удара горшка по крыше, выворачивает руль единственно живой Петька-Хорей, кризис по ошибке изживая, реакцию свою изумительную в сторону иных царств направляя. В сторону нагоняющего судьбу трамвая выворачивает машину, черный след резины на асфальте оставляя.

Рассыпаются под скрежет металла из рук Наденьких кинематографические клише, вот-ографии, снимки корчащих рожи молодых людей и подруг в бикини.

Просыпается и засыпает от укола стекла в висок Иван Андреевич Пустовойт, вдыхая запах сирени.

Роняет портфель служитель культуры Андрей Михайлович Иевлев и вываливается на потолок трамвайный книга Артура Шопенгауэра, «Мир как воля и представление» на потолок падает, в немыслимом гадании раскрываясь.