Александр Островский. - Поздняя любовь

Людмила. Как легко вы говорите о таких вещах!

Николай. Вы очень чисты, вы редко слышите такие разговоры…

Людмила. Не делайте, не делайте преступления! О, боже мой! О, боже мой! Но если оно необходимо, заставьте меня, прикажите мне… Я сделаю… Какое преступление?

Николай. Воровство.

Людмила. Гнусно, гадко!

Николай. Да, некрасиво.

Людмила. Не шутите. Я исстрадалась, измучилась, слушая вас.

Николай. Так успокойтесь! Что вам напрасно страдать! Предоставьте меня моей судьбе. (Хочет идти.)

Людмила. Нет, постойте! Не отталкивайте меня! Я решилась сделать все для вас… Что бы вы ни задумали, я ваша сообщница. Что украсть? У кого?

Николай. У вашего отца.

Людмила. Вы смеетесь над моим горем! У моего отца нечего украсть.

Николай. Заемное письмо той женщины, которую вы сегодня видели, передано вашему отцу. Ей платить не хочется всех денег, и она предлагала мне половину, если я его украду.

Людмила. Ах, какие страдания! (Отирая слезы.) Что ж, этих денег достаточно, чтоб спасти вас?

Николай. Даже слишком.

Людмила. И когда вы заплатите долг, вы бросите праздную жизнь и будете трудиться?

Николай. Разумеется. Я не только брошу, я прокляну прежнюю жизнь; такой урок научит хоть кого. Испытать в другой раз, что я испытываю теперь, сохрани меня бог. Что у меня впереди, по выходе из тюрьмы, какая карьера? Быть писарем в квартале, и то надо кланяться, чтоб пустили. Репутация моя погибла навсегда. И если б мне удалось как-нибудь избавиться от этой напасти, клянусь вам всем святым на свете, я сделаюсь хорошим человеком. Но спастись мне, Людмила Герасимовна, невозможно. Не думайте обо мне дурно, успокойтесь! Чтоб спасти себя, я не стану искать никаких безнравственных средств. Я краснею за себя: как я мог колебаться, как я мог слушать, без негодования, это гнусное предложение!

Людмила. Милый, благородный человек! Но как же спасти вас? Я люблю вас. Для меня нет жизни без любви к вам.

Николай. Не тревожьте себя, успокойтесь! Я сделал глупость, я и должен поплатиться. Да вот что… возвратите-ка мне револьвер.

Людмила. Нет, нет, это тоже преступление, еще хуже.

Николай. Не бойтесь! Что вы! Я не решусь… разве уж очень невыносимо станет.

Людмила (делает несколько шагов к двери, останавливается в задумчивости, потом вынимает бумагу, принесенную Дормедонтом, и подает Николаю). Вот, возьмите!

Николай. Что это? (Рассматривает бумагу.) Заемное письмо Лебедкиной! Нет, я не приму от вас этой жертвы.

Людмила. Возьмите, возьмите! Пусть оно будет у вас, делайте с ним, что хотите, это ваша воля.

Николай. Невозможно, невозможно! Что вы! Опомнитесь!

Людмила. В моих руках есть средство… я должна помочь вам… Другой любви я не знаю, не понимаю… Я только исполняю свой долг. (Идет к двери.)

Николай. Вы свой долг исполнили, теперь уж и я знаю, что мне нужно сделать.

Маргаритов.

Людмила.

Шаблова.

Николай.

Дормедонт.

Лебедкина.

Декорация та же.

Шаблова, потом Лебедкина.

Шаблова (заглянув в печь). Прогорели совсем дрова, хоть закрывать, так в ту ж пору. Угару бы не было! Ну, да ведь голова-то своя, а за дрова деньги плачены. Что тепло-то на ветер пускать! Аль погодить? Кого это бог несет? Какая-то женщина, да словно как незнакомая. Отпереть пойти. (Идет в переднюю и отпирает.)

Входит Лебедкина, просто одетая и покрытая на голове платком.

Пожалуйте! Кого вам угодно?

Лебедкина (снимая платок). Ты меня не узнала?

Шаблова. Ах, матушка Варвара Харитоновна! И то не узнала. Как это ты подкралась?

Лебедкина. Я на извозчике; в карете-то ездить в вашу сторону неловко; сейчас явятся любопытные: кто приехал, да к кому, да зачем; прислуга болтлива. А мне не хочется, чтоб знали, что я у тебя была сегодня.

Шаблова. Да и не узнает никто.

Лебедкина. Стряпчий дома?

Шаблова. Нет, матушка, ушел спозаранку.

Лебедкина. А дочь его?

Шаблова. Она не войдет, что ей здесь делать! Мы только по вечерам здесь работаем вместе, чтобы врознь лишней свечи не жечь; а то целый день сидит в своей комнате. Да нынче же либо больна, либо расстроена… Тебе что нужно-то, дорогая моя?