Как недостойную игру,
Мечту для бедных. Быть товарищем и братом.
Бежать из городов, в полях найти приют,
Нужду, и черствый хлеб, и деревенский труд —
Ты можешь сделать все утонченным развратом.
Наружностью бедняк, ты клад душевных сил,
Ты роскошь внутренних неравенств сохранил.
А между тем в глазах глупцов ты вдохновенный
Апостол-труженик, могучий и смиренный.
И вот не жертвуя, не тратя ничего,
Твой праздный ум пленен роскошною забавой.
И беспредельного тщеславья своего
Ты жажду утолил легко добытой славой.
Так прихотливый сибарит
Суровой пищею искусно раздражает
Уснувший, дряхлый аппетит,
И на мужицкий хлеб все пряности меняет.
Проклятье всем! Вы лжете оба,
В груди от ваших слов сильней тоска и злоба.
Там, в мирной тишине жилища твоего,
Старик, ты выдумал слияние с народом,
А ты, король, свою науку для того,
Чтоб утешать себя хоть призрачным исходом,
Чтоб хоть миражем заслонить
У ног зияющие бездны…
Но я правдивей вас; я смел разоблачить
Трусливый ваш обман смешной и бесполезный.
Уйдите прочь!
Базилио и Клотальдо уходят.
Сильвио.
Теперь мы, скорбь, с тобой вдвоем.
Я не дрожу, я не бледнею.
И если узел твой распутать не сумею —
Я рассеку его мечом! Пора покончить с шуткой глупой,
Пора мне вырваться из пут…
Честней совсем не жить, чем тупо
И подло жить, как все живут.
Удар — и смолкнет боль сознанья
Среди мгновенной тишины,
Удар — и кончены страданья
И все вопросы решены…
Там, на глади морской, исчезая вдали,
Блеск луны отражен, как серебряный путь.
Если б мог я умчаться по нем от земли.
Чтобы в лунном сияньи навек потонуть.
Я без дум и без мук невозвратно б исчез
В этом мягком, волнистом тумане небес…
Я бы умер, как отблеск холодной луны.
На трепещущем лоне певучей волны…
Зачем же медлю я? Не ты ли,
Надежда вновь зажглась? Умри,
Умри навеки; до зари
Я буду горсть могильной пыли.
И я ведь знаю: чуть отдам
Всю душу страсти и желаньям,
Как разрушать начну их сам
Неумолимым отрицаньем.
И если снова вера мысль убьет,
Исчезнет воли напряженье,
И мне всю душу обольет
Смертельным холодом сомненье.
Нет, жить нельзя: так дикий конь
Из-под узды на волю рвется,
И весь он трепет, весь огонь,
Как будто вихрем унесется —
Но всадник опытный вонзит
Ему в бока стальные шпоры —
И никнет грива, меркнут взоры,
И кнут он терпит, и дрожит…
Если б знать мне, о чем эти волны поют?..
И не та же ли скорбь, как меня, их гнетет?..
Обещая мне вечный покой и приют,
Что-то к пропасти манит меня и влечет…
Жду от них я чего-то, мучительно жду,
И зовут меня волны: «Приди к нам, приди,
Та же скорбь, как твоя, в нашей вольной груди…»
Слышу, волны, призыв ваш… я скоро приду…
Лишь шаг — и смерть…
Наклоняется и смотрит в море. За сценой шум, доносятся голоса.
Голос женщины.
Король, отец родной, помилуй, защити!
Голос пажа.
Напрасны все твои мольбы и крики
Я не пущу тебя.
Голос женщины.
Пусти,
Иль силой я ворвусь!..
Вбегает женщина, бледная, в разорванной одежде, за нею паж с факелом.
Паж.
Король, прости…
Я удержать не мог…
Женщина.
Пощады, царь великий,
Пощады мне!
Сильвио.
Кто ты?
Женщина.
Я мать.
Сильвио.
Что ты хочешь?
Женщина.
Царь, нет больше силы ждать,
Пощады! Я весь день у твоего порога
Свидания с тобой молила ради Бога.
Солдаты пьяные смеялись надо мной
И вдовьи жалкие седины оскорбляли
И надругались, и прогнали.
Тогда прокралась я, как вор, во тьме ночной,
О, я на все теперь готова;
Казни меня, убей, позволь лишь молвить слово!..
Сильвио.
Кто право дал тебе нарушить наш покой?
Женщина.
Обида, царь!
Сильвио (презрительно).
Но есть у вас суды, законы…
Женщина.
Не защитит меня законов приговор;
Для них ничто мольбы и стоны;
Неумолимый кредитор
Сурово требует уплаты.
Он вправе повелеть, чтоб выгнали солдаты
На улицу с детьми несчастную вдову.
И негде преклонить мне скорбную главу.
Ведь судьям дела нет до наших слез и муки;
Меня, сирот моих, мой труд,
Последний нищенский приют
Ростовщику безжалостному в руки
Не ваши ли законы отдают?
О, защити меня, я требую иного —
Закона жалости, великого, святого…
Ужель замрет у ног твоих мой стон?..
Сильвио.
Уйди. Напрасно все. Ненарушим закон.
Читать дальше