Георгий Полонский - Роль в сказке для взрослых или Таланты и Полковники

- Ну да, вроде пантеры. А дальше что было?

- Очередной сеанс. Я думала - предпоследний. Ваш Рикардо Делано пришел, по-моему, пьяненький! Да-да. Разговоров я от него не ждала уже, он просто чемпион молчальников, так что я врубила музыку… А по телевизору был бокс, это я врубила беззвучно… Вдруг этот Рикардо подходит к моей системе и давит на "стоп"…

Сценка с легкостью восстанавливалась - не только перед ней, перед Филиппом тоже.

…Художник прекратил музыку, аккомпанирующую боксу. И повернулся к Инфанте. У него и впрямь нетрезвые глаза. Он неуклюже кланяется:

- Спасибо, сеньорита. Благодарствуйте. Вашими молитвами мой мальчик освобожден…

- Вот видите? Я рада. Ну поздравляю вас…

- Вчистую освободили. Как раз накануне дня его рождения. За день до 19-летия.

- Такой еще молоденький? Надо же… Ну тогда я сразу и с тем, и с этим поздравляю. Выходит, свой портрет я отработала? Нет-нет, я не в том смысле - вам заплатят, конечно… вам прилично заплатят, но я - отработала?

Он молчит. У него набрякшие глаза, у него плетьми висят руки, в правой он зажал две кисти, которыми нехорошо, неприятно скрипит. Все это пугает Инфанту. И она вежливо спрашивает:

- Вас не раздражает музыка?

Он молча врубил ей "систему".

И продолжался бокс.

И ей нравился этот новый диск.

А художник работал, не беспокоя ее больше неподвижностью своих красных глаз… вторым смыслом своих медленных слов… И она их забыла.

- Приехали, сеньор. Улица Серебряных дел мастеров, - объявил таксист. Филипп сказал "Да-да", но продолжал сидеть в оцепенении.

- Что с вами? - тронула его за плечо Инфанта. - Платить думаете? Потому что у меня никаких денег нет…

- Да-да, - повторил он и, рассчитываясь, произнес каким-то новым для него, плохим голосом:

- Слушайте… а вам-то зачем сюда? Вы рассказали мне и сами уже все поняли. Поняли? Так возвращайтесь. У вас никаких вопросов не осталось к художнику!

И он вышел с огромной, но тощей папкой, а Инфанте даже не подал руки, чтобы помочь вылезти. Потом таксист уехал.

- Почему вы так разговариваете со мной? - она забежала вперед и не дала Филиппу идти, но вид у нее был жалкий.

- Не-ет… соль в том, что вы уже тогда его поняли! Вы не могли не почувствовать… Но уж очень не хотелось в это вдаваться! Неуютно , не правда ли, от мысли, что мальчика 19-ти лет убили!

- Нет!!!

- Да, сеньорита, да!

- Я ничего не знаю! Я не убивала никого! - крикнула она, и от нее шарахнулась пожилая женщина на тротуаре.

Отсюда Филипп искал взглядом окна мастерской Рикардо в старом доме напротив. А девочка не отходила ни на шаг, непроизвольно гримасничая ртом, чтобы не разреветься.

- Пойдемте… я хорошо с ним поговорю! В смысле - ничего ему не сделаю… Если так оно и есть… тогда, значит, просто в голове у него помутилось от горя, да? Но хотя бы подписал, что скорпион - это не я… я-то при чем?

- Вы - в стороне, да, - тихо сказал он. - Вы только хотите запечатлеть себя в искусстве… в различных искусствах.

- А это нельзя?!

- Вы только кушаете сладости и запиваете их "Слезой Спасителя"… Пожалуйста, возвращайтесь к капралу или домой. К Рикардо я пойду один.

- Нет! Нет! Послушайте… Ну откуда мне знать, что у нас могут мальчишку, сопляка, приговорить к… Я может быть, вообще против этого! Я - за отмену смертной казни! Вот завтра же соберу газетчиков и заявлю официально! Ну подумайте сами, сеньор Филипп, кто-то хватает кого-то, сажает, убивает - потом виновата я! Мне утром Клара, повариха, кинулась в ноги: у нее забрали племянника! Не здесь, в провинции… Как же я заступлюсь-то за всех?! Почему у всех какие-то преступные родственники?!

Он замотал головой, провел рукой по лицу, крепко вдавливая пальцы в кожу, так что остался след:

- Вероятно, в вашем Лицее это объясняется как-то. В тех курсах, которые нелюбопытны вам… Ну идти так идти. Хотя и страшно.

Дверь была нараспашку. На лестнице молча курили четверо: трое бородачей и женщина в черном. Этим курением они были заняты как делом. Они чуть кивнули, когда Филипп произнес "здравствуйте", и посторонились, чтобы он и хипповая девочка могли войти.

Здесь она скоро потеряла его из виду. Квартира была большая, мастерская, с которой ее соединял коридор, - и того просторнее, людей тут и там собралось пугающе много. Почти никто не разговаривал… это подавляло больше всего, а если и говорили, то вполголоса и отрывистыми репликами. Она себя чувствовала здесь не просто чужой, но иностранкой, и хорошо было лишь то, что никто не обращал особого внимания на нее. Впрочем, впечатление иностранности, инопланетности шло еще и от этого: где, в каком другом месте, осталось бы незамеченным ее появление?