Владимир Набоков - Событие

Видишь, Любочка, ты была права. Вспомнил Миша!

Становится поздно! Пора на боковую. Еще раз прошу прощения.

А то переночевали бы…

Во-во. Здесь и ляжете.

Я, собственно…

(Мешаеву.) По некоторым внешним приметам, доступным лишь опытному глазу, я могу сказать, что вы служили во флоте, бездетны, были недавно у врача и любите музыку.

Все это совершенно не соответствует действительности.

Кроме того, вы левша.

Неправда.

Ну, это вы скажете судебному следователю. Он живо разберет!

(Мешаеву.) Вы не думайте, что это у нас приют для умалишенных. Просто нынче был такой день, и теперь такая ночь…

Да я ничего…

(Барбошину.) А в вашей профессии есть много привлекательного для беллетриста. Меня очень интересует, как вы относитесь к детективному роману как таковому.

Есть вопросы, на которые я отвечать не обязан.

(Любови.) Знаете, странно: вот — попытка этого господина, да еще одна замечательная встреча, которая у меня только что была, напомнили мне, что я в свое время от нечего делать занимался хиромантией, так, по-любительски, но иногда весьма удачно.

Умеете по руке?..

О, если бы вы могли предсказать, что с нами будет! Вот мы здесь сидим, балагурим, пир во время чумы, а у меня такое чувство, что можем в любую минуту взлететь на воздух. (Барбошину.) Ради Христа, кончайте ваш дурацкий чай!

Он не дурацкий.

Я читала недавно книгу одного индуса. Он приводит поразительные примеры…

К сожалению, я неспособен долго жить в атмосфере поразительного. Я, вероятно, поседею за эту ночь.

Вот как?

Можете мне погадать?

Извольте. Только я давно этим не занимался. А ручка у вас холодная.

Предскажите ей дорогу, умоляю вас.

Любопытные линии. Линия жизни, например… Собственно, вы должны были умереть давным-давно. Вам сколько? Двадцать два, двадцать три?

Барбошин принимается медленно и несколько недоверчиво рассматривать свою ладонь.

Двадцать пять. Случайно выжила.

Рассудок у вас послушен сердцу, но сердце у вас рассудочное. Ну, что вам еще сказать? Вы чувствуете природу, но к искусству довольно равнодушны.

Дельно!

Умрете… вы не боитесь узнать, как умрете?

Нисколько. Скажите.

Тут, впрочем, есть некоторое раздвоение, которое меня смущает… Нет, не берусь дать точный ответ.

(Протягивает ладонь.) Прошу.

Ну, вы не много мне сказали. Я думала, что вы предскажете мне что-нибудь необыкновенное, потрясающее… например, что в жизни у меня сейчас обрыв, что меня ждет удивительное, страшное, волшебное счастье…

Тише! Мне кажется, кто-то позвонил… А?

(Сует Мешаеву руку.) Прошу.

Нет, тебе почудилось. Бедный Алеша, бедный мой… Успокойся, милый.

(Машинально беря ладонь Барбошина.) Вы от меня требуете слишком многого, сударыня. Рука иногда недоговаривает. Но есть, конечно, ладони болтливые, откровенные. Лет десять тому назад я предсказал одному человеку всякие катастрофы, а сегодня, вот только что, выходя из поезда, вдруг вижу его на перроне вокзала. Вот и обнаружилось, что он несколько лет просидел в тюрьме из-за какой-то романтической драки и теперь уезжает за границу навсегда {42}. Некто Барбашин Леонид Викторович. Странно было его встретить и тотчас опять проводить. (Наклоняется над рукой Барбошина, который тоже сидит с опущенной головой.) Просил кланяться общим знакомым, но вы его, вероятно, не знаете…

Занавес

Ментона 1938

Впервые: “Русские записки”. 1938. № 4.