Александр Грибоедов: Притворная неверность

Простите, поневоле
Я с вами расстаюсь, – мне здесь нельзя быть боле;
Хозяйки милые так долго никогда
Не заставляли ждать. – Вы остаетесь?..

Да.

Так дружбу мне свою на деле докажите,
И хоть Эледину, жестокий, пощадите.

Шути, мой друг, острись! – Я, в очередь мою,
Для шутки у тебя дорогу перебью;
Да и Росла́влев твой порядочной ценою
За неучтивости поплатится со мною,
И дельно. – В дураки попасть им легче всех:
Один всё хмурится, другому же всё смех.
Нет! женщин надо знать, – так знать, как я их
знаю.
Однако ж я и сам неловко поступаю:
К обеим вдруг сестра́м я письма написал;
К обеим об любви? – Ну, как в беду попал?
Да что? – Развязка тут не самая ль плохая,
Что от одной отказ, – не та, так всё другая;
Вот дурно, ежели они одна другой
Хвалиться вздумают короткостью со мной?
Да нет! не может быть: они не разболтают,
В любви и женщины, что надобно, скрывают.
А вот они идут! – Однако ж не могу
С обеими теперь быть вместе, – убегу!

Как можно целый час смеяться до упада?

Нет сил!

Да что с тобой? Скажи, чему ты рада?

Ах, что за милое письмо мне принесли!

Письмо?

От Блёстова. – Как нежно!

Неужли!
Он и ко мне писал сегодня же.

Забавно!
Да где ж твое письмо? – Дай посмотреть…
Вот славно!
Прочти, пожалуйста: он любит нас равно,
Из слова в слово в них написано одно.
Каков?

Ну что ж, так нам обеим незавидно.

Уж Блёстов вздумал нас обманывать; обидно!
Нет, баловать его не надо, – и к чему?
Садись, пиши.

Зачем?

Чтоб отомстить ему.
Повеса в сорок лет! – Ах, друг мой! как счастливо!
Тебе нередко ведь скучает твой ревнивый;
А мой возлюбленный, что б он ни говорил,
Своей холодностью нимало мне не мил;
Твой слишком любит, мой почти любви не знает;
А это нам в мужьях добра не обещает.

Ну что же?

К Блёстову напишешь ты ответ,
Для шутки, так, чтобы он был ни да, ни нет.

Как можно?

Напиши; ты страх меня обяжешь!

А если все потом узнают, что ты скажешь?

Пусть знают. Я сама хочу к нему писать,
Вот тут-то он начнет мечтать, мечтать, мечтать,
Зазнается, – и вдруг глаза ему откроем.
Представь себе, как мы Росла́влева расстроим?
Услышит, взбесится, взревнует, а потом,
Как ты сама ему признаешься во всем,
Немного надобно иметь ему рассудка,
Чтобы увериться, что это просто шутка.
Ну, если шалостью исправим мы его?
А мне не сделать уж ревнивым своего,
Так я хочу его заставить рассердиться,
Чтоб он хоть раз узнал, как весело мириться.
Ну, милая, решись, – пиши; я пособлю.

Нет, я не напишу, что я его люблю.

Вот, как теперь гляжу, как Блёстов будет славить.

Ревнивца обмануть?

Да, чтоб его исправить;
Теперь же случай есть… Пиши, не будь дитя.

Да как?

Ах! полно.

Я боюся не шутя.

А время между тем уходит. – Ну, скорее!

Что будет?

Ничего.
Лиза садится.
Вот так, начни смелее.

Ах! что я делаю!

Поверь мне, не тужи.

Что он подумает?

Пусть думает. – Пиши:

«Не знаю, хорошо ль, что я вам отвечаю…»

Уж как не хорошо, я это очень знаю.

«И не решилась бы я долго, – но со мной
Рославлев, как назло, несносный стал такой…»