Дмитрий Мережковский - Павел Первый

Александр взбегает по лестнице.

Александр.Батюшка! Батюшка! Батюшка!

Хочет войти в дверь направо. Пален не пускает.

Пален.Ваше величество, государь родитель…

Александр.Вы его…

Пален.Скончался.

Александр.Убили!

Падает без чувств на руки Бенигсена и Палена.

Пален.Доктора!

Марин выбегает и тотчас возвращается с Роджерсоном. Александра кладут на пол и стараются привести в чувство.

Пален.Ну, что?

Роджерсон.Надо быть осторожнее, граф, а то может скверно кончиться… Пока отнести бы в спальню.

Пален.Несите!

Марин (в дверь направо) . Ребята, сюда!

Входят караульные солдаты.

Марин.Подымай! Легче, легче!

Марин, Роджерсон и солдаты сносят на руках Александра по лестнице. Все уходят. Лестница долго остается пустою. Светает. В окне ясное зимнее утро, голубое небо и первые лучи солнца. На нижнюю площадку справа входят истопник и чиновник.

Чиновник.Умер ли? Точно ли умер, а?

Истопник.Да говорят же, умер, Фома Неверный!

Чиновник.А бальзамируют?

Истопник.Сейчас потрошат, а к вечеру и бальзамируют.

Чиновник.Ну, значит, умер! Слава Те, Господи!.. (Крестится.) Аллилуия, аллилуия и паки [51]аллилуия! С новым государем, кум! Поцелуемся…

Истопник.Ну тебя, отстань! Вишь, нализался…

Чиновник.Выпил, брат, есть грех, да как на радостях-то не выпить. Весь город пьян – в погребах ни бутылки шампанского. А на улицах-то – народу тьма-тьмущая. Снуют, бегают, словно ошалели все – обнимаются, целуются, как в Светлое Христово Воскресение. И денек-то выдался светлый такой, – то все была слякоть да темень, а нынче с утра солнышко, будто нарочно для праздника. Ну, да и подлинно праздник – Воскресение, Воскресение России… Ура!

Истопник.Тише ты! Услышат – долго ли до греха? – беды с тобой наживешь…

Чиновник.Небось, кум, теперь – свобода… Иду я давеча сюда по Мойке, а навстречу офицер гусарский по самой середине панели верхом скачет, кричит: «Свобода! Гуляй, душа, – все позволено!»

Истопник.Рано пташечка запела, как бы кошечка не съела… Да ну же, ступай, говорят, ступай – слышь, идут…

Истопник и чиновник уходят направо. Роджерсон и Марин входят на нижнюю площадку слева.

Марин.Пойду, доложу его сиятельству.

Роджерсон.Попросите же, чтоб граф поосторожнее, а то, ежели опять, как давеча, – я ни за что не отвечаю – рассудка может лишиться.

Марин.Слушаю-с.

Марин, взойдя по лестнице, уходит направо. Роджерсон – налево. Кн. Платон Зубов и обер-церемониймейстер граф Головкин входят на верхнюю площадку слева.

Платон Зубов.Всем чинам военным и гражданским в Зимний дворец, в Большую церковь съезжаться для учинения присяги. Митрополита и духовенство повестить не забудьте.

Головкин.Митрополит внизу, в церкви ждет.

Платон Зубов.Зачем? Кто просил?

Головкин.Сам приехал. Панихиды служить.

Платон Зубов.Панихид не будет, пока тело не выставят. Так и скажите дураку – пусть во дворец едет.

Головкин.Слушаю-с.

Платон Зубов.Eh bien, comte, qu’est ce qu’on dit du changement? [52]

Головкин.Mon prince, on dit que vous avez eté un des romains. [53]

Платон Зубов.Да, дело было жаркое – потрудились мы на пользу отечества…

Уходят. Александр входит на нижнюю площадку слева. Елизавета и Роджерсон ведут его под руки.

Роджерсон.Потихоньку, потихоньку, ваше величество! Присядьте, отдохнуть извольте…

Камер-лакей приносит стул и уходит. Александр садится. Елизавета дает ему нюхать спирт.

Александр.Ничего… прошло… Только вот голова немного… Все забываю… Что, бишь, я говорил-то, Лизанька? А?

Елизавета.Об отречении, Саша!

Роджерсон, взойдя по лестнице, уходит направо.

Александр.Да, отречение… А ты мне что? Вот опять забыл…

Елизавета.Я говорила, что сейчас нельзя – после…

Александр.После… После… Всю жизнь… Всегда – каждый день, каждый час, каждую минуту – то же, что сейчас вот – это – и больше ничего… Как с этим жить, как с этим царствовать? Ты знаешь?.. Я не знаю… Я не могу… Пусть кто может… А я не могу…

Елизавета.Что же делать, Саша? Надо…

Александр.Надо… И нельзя – опять, как тогда, помнишь? – надо и нельзя, нельзя и надо. Что ж это, что ж это такое, Господи?.. Сойти бы с ума, что ли… Не думать, не помнить… Забыть… О-о-о… Нет, не забудешь… Годы пройдут, вечность пройдет, а это – никогда, никогда!..