Юджин О'Нил - Любовь под вязами (Eugene O'Neill. Desire Under the Elms)

Питер (сердито).Я не двинусь с места, пусть сам распрягает лошадь.

Симеон (тоже сердито).Надо поторапливаться. Собрать пожитки — да ходу, как только он объявится. Я не желаю входить в дом после его возвращения.

Направляются к дому.

Эбин (обеспокоен).Так вы подпишете бумагу до ухода?

Питер.Деньги — на бочку, тогда и подпишем.

Симеон и Питер поднимаются наверх укладывать вещи. Эбин торопливо входит на кухню, выглядывает из окна, затем подходит к плите и опускается на колени. Приподняв половицу, он извлекает холщовый мешочек, швыряет его на стол. Едва успевает привести все в порядок, как на пороге появляются братья. Каждый из них держит в руках по старому саквояжу.

Эбин (кладет руку на мешочек).Подписали?

Симеон (показывает бумагу).Вот. (Кивает на стол.) Деньги?

Эбин (высыпает деньги на стол).Здесь тридцать монет по двадцать долларов. Считайте.

Питер (перебирает монеты, одну-две пробует на зуб, составляет из них столбики).Шесть сотен. Ровно. (Сбрасывает столбики в мешочек и заботливо прячет его за пазуху.)

Симеон (протягивает Эбину бумагу).Держи.

Эбин (взглянув на бумагу, бережно складывает ее, также прячет за пазуху).Спасибо.

Питер.И тебе спасибо.

Симеон.На рождество мы пришлем тебе кусочек золота.

Симеон и Питер топчутся на месте, не решаясь уйти.

Питер.Ну, мы пошли.

Симеон.Ты выйдешь нас проводить?

Эбин.Нет. Я их встречу здесь.

Братья нерешительно направляются к двери и останавливаются.

Симеон.Тогда прощай.

Питер.Да, Эбин, прощай.

Эбин.Прощайте.

Симеон и Питер уходят. Эбин садится за стол, извлекает бумагу, поворачивается к печке и рассматривает ее. На лице его, освещенном солнцем через окно, — выражение отрешенности. Губы шевелятся — он читает. Тем временем Симеон и Питер выходят через ворота.

Питер.Там, у коровника, он распряжет…

Симеон (посмеиваясь).Держу пари, — он, как всегда, не в духе.

Питер.И она — рядом. Тут как тут.

Симеон.Давай подождем и посмотрим, какая она, наша новая мамаша?

Питер (усмехаясь).И поцелуем его на прощанье?

Симеон (тоже смеясь).Ноги мои готовы пуститься в пляс. Смех так и распирает меня.

Питер.И меня тоже.

Симеон.Думаешь, это потому, что мы выпили?

Питер.Нет. Ноги сами так и просятся идти и идти, прыгать и…

Симеон.Танцевать?

Пауза.

Питер (в замешательстве).Прямо удивительно!

Симеон (лицо его светится).Уроки кончились — начались каникулы. В первый раз мы свободны!

Питер.Даже не верится.

Симеон.Узда лопнула, преграды пали, каменные стены рухнули. Делай что хочешь!

Питер (глубоко вздохнув, риторически).Плевать мне, кому достанется эта проклятая ферма, эти груды камней. Берите, нам не надо!

Симеон (снимает калитку с петель).Мы уничтожим эту калитку и все калитки на свете.

Питер.Мы заберем ее с собой и по дороге сбросим в реку — на счастье, пусть плывет.

Слышен стук копыт, скрип колес. Симеон и Питер замирают на месте.

Входят Эфраим Кэбот и Абби Патнэм.

Эфраиму Кэботу семьдесят пять лет. Он высок, сухощав, жилист, в нем чувствуется большая сила, только тяжелый труд несколько ссутулил его. У него суровое, как бы высеченное из камня лицо, но что-то выдает в нем слабость и мелочное тщеславие. Маленькие, близко посаженные глаза постоянно сощурены, их взгляд цепок и пристален: Кэбот близорук. На нем глухой черный выходной костюм.

Абби Патнэм миловидная, полная сил женщина лет тридцати пяти. У нее круглое красивое лицо. Но его портит явная чувственность. Очертания рта подчеркивают внутреннюю силу и упрямство характера. Взгляд решителен. Но на всем ее облике лежит та же печать неустойчивости, непокорности и затравленности, что и на Эбине.

Кэбот (подавляя охватившие его чувства; сухим надтреснутым голосом).Вот мы и дома, Абби.

Абби (со страстью).Дома! (Взглядом обшаривает дом, не замечая застывших в стороне Симеона и Питера.) Красиво! Даже не верится, что этот дом — мой.

Кэбот (резко).Твой? Мой! (Пристально смотрит на Абби — она выдерживает его взгляд. Смягчившись.) В крайнем случае — наш. Я чувствовал себя одиноким здесь. Особенно весной. Этому дому нужна женщина.