Ярослава Пулинович: Наташина мечта

Я сама видела, как мать ее орала в коридоре, а она наша соседка — у нас дом на восемь семей, я тебя знать не желаю, ты мне вообще не дочь, я нормальную рожала, а не наркоманку, и, может, ты вообще СПИДОМ больна, так что к тебе прикасаться нельзя, катись отсюда, чтоб я тебя больше не видела и все такое… А у меня как раз на следующий день экзамен по фоно, я сижу, готовлюсь. Поэтому, когда эти крики начались, моя мама вышла, и ее маме сказала — это ваши проблемы, и не надо так кричать, если у вас дочь наркоманка, то почему это на моей дочери должно как-то отражаться, пригрозила милицию вызвать… Мать ее испугалась, видимо, ушла к себе, дверью хлопнула, затихла там у себя. А мама видела, что меня аж трясло всю, накапала мне валерьянки и в комнату увела. Обняла меня, говорит — теперь ты понимаешь, почему я не хочу, чтобы ты гуляла по улицам? А я это уже давно поняла, даже не то, что поняла, а привыкла как-то…

Меня мама с детства кружками загружала, сначала танцы, потом плаванье, потом музыкалка, теперь вот телевиденье. Вот смотри, мне сейчас шестнадцать, а у меня уже — диплом об окончании школы искусств по классу танцев — раз, юношеский разряд по плаванью — два, первое место по городу и второе по области тоже по плаванью — три, потом еще дипломов куча, еще вот музыкалку по классу вокала заканчиваю, ну, и телестудия, я на ней подростковую передачу еще с одним мальчиком веду.

Меня, собственно, эта телестудия и спасла, раньше в школе ко мне такого отношения, конечно, не было. Нет, относились-то ко мне нормально, я не жлоб, списывать всегда давала, просто все девчонки после школы куда идут? Гулять. Ну, и во время этих прогулок все самые важные дела решаются — кому бойкот объявить, кого подставить, как у родителей на дискотеку денег замутить.

Меня, правда, это никогда не касалось — говорю же, ко мне нормально относились, без всяких заподлян. Я даже один раз с ними на концерт ходила, у нас в городе тогда, года два еще назад, объявили, что «Иванушки» приезжают. Мама сама ко мне подошла, говорит, Наташ, ты, наверное, на концерт хочешь пойти. Не сказать, чтобы я очень-то хотела, но мама мне все равно дала денег, чтобы я себе что-нибудь из одежды купила. Надо же было мамину заботу оправдывать, вот я и пошла.

Концерт мне совсем не понравился, потому что я уже тогда вокалом занималась, и мне по ушам несколько раз резало от этих песен, и оттого, что звук был не выстроен.

А еще эта, соседка моя, которую из дома выгнали, тоже с какими-то своими парнями приперлась, они как-то через охрану водку пронесли и пили ее прям на танцполе из пластиковых стаканчиков. А потом один парень из ее компании начал за задницу ее хватать, и она прямо при всех начала с ним целоваться! Меня чуть не вырвало, когда он ей свой язык начал в рот засовывать. Понятно, что мне до этого никакого дела нет, просто неприятно такое видеть, и неприятно, что такие, как она, через стену от тебя живут. И это ей тогда сколько? Четырнадцать лет, получается, было, она моя ровесница, только учится на класс младше, потому что ее на второй год оставляли.

И уже после этого, когда концерт к концу подходил, и у половины девчонок тушь от слез уже потекла, она ко мне подошла, и тихо, на ухо прошептала… Что, чистенькая вся, маму любишь, хорошей хочешь казаться? Ненавижу тебя, ненавижу таких как ты, сдохни, сука, сдохни, сдохни, когда ты сдохнешь, я буду танцевать на твоей могиле, поняла меня? У нее весь рот был в ярко-красной смазавшейся помаде и тоналка неровно на лицо легла. И пахло от нее какими-то очень сладкими духами, сигаретами и алкоголем. Я ей ничего не ответила. Я ей не смогла бы, наверное, даже сейчас ответить, потому что она дура, ее на каждой линейке вызывают за поведение и неуспеваемость. Что тут ей ответишь? Поэтому я просто пошла домой. Ощущение было такое — как будто тебя в бочку с дегтем засунули.

Дома рассказала обо всем маме, и тогда она мне очень правильную, я считаю, вещь сказала — Наташ, если хочешь, я, конечно, поговорю с ее мамой. Но лучше просто не обращай внимания, с хамами и дураками не надо связываться. Себе дороже. Я и перестала обращать.

Мы с ней на остановку обычно в одно время выходили, стоим, ждем автобуса, отойдем друг от друга как можно дальше, но я даже через утренний туман видела этот взгляд ее, она как будто все вокруг себя этим взглядом прожигала. У нее в то время всегда был насморк, и она не носила перчаток, поэтому руки на морозе становились как свекла — красные, с белыми цыпками. Если бы у меня были цыпки, я бы, наверное, свихнулась, это же некрасиво и вообще противно, руки, как наждачка, даже у парней противно, а тем более у девочки. Когда я на телестудию пришла, и пилотный выпуск в эфир вышел, она на моей двери слово углем написала, не буду говорить какое, сама она такая…