Виктор Лихачев: И матерь их Софья

Ильин. Николай Михайлович, не дышали они. Точно. Лазукина. (Прокофьеву). Что же делать? Вы... ты для меня, как ангел - хранитель. Ты все можешь. Придумай что-нибудь! (Бросается ему на шею). Прокофьев. (Гладит ее по спине). Да, почему это не сон? (Видимо принимает какоето решение: отстраняет девушку, одевает куртку). Ключ. Ильин. Что?

Прокофьев. Дай ключ от мотоцикла. Лазукина. Зачем?

Прокофьев. Ты же просила что-нибудь придумать. Вот я и придумал. (Ильину). Скажешь, что встретили меня у городского сквера... Нет, потребуются свидетели. Лучше так: приехали ко мне в гости, я захотел покататься, взял мотоцикл и уехал. Вы ждали меня часа два, но так и не дождались. Сейчас у нас полдвенадцатого. Без двадцати двенадцать, не дождавшись, заперли квартиру на ключ... Кстати, бросишь его в почтовый ящик... И ушли по домам. (Лазукиной). У тебя есть еще десять минут. Умойся. Придешь домой - это платье выброси от греха подальше. Ну, ладно, давайте прощаться.

Лазукина. Коля... Ильин. А может, как-то по-другому, Николай Михайлович? Прокофьев. Ничего другого я придумать не могу. Лазукина. Коля...

Ильин. Николай Михайлович, вы скажите, что они... мальчишка этот, сам правила нарушил.

Прокофьев. Хорошо. Обойдемся без громких слов. Счастья вам. Лазукина. Постой. Ты самый... лучший на свете. Слышишь? Прокофьев. Кто бы в этом сомневался. Ну, ладно, пока. Минуту спустя, раздается звук отъезжающего мотоцикла. Лазукина и Ильин застыли, каждый на своем месте. Занавес опускается.

Картина третья.

Служебная комната в следственном изоляторе. В ней только Рощина. Открывается дверь, милиционер вводит Прокофьева. У него под глазом синяк. Николай и Вера Ивановна устремляются навстречу друг к другу, но останавливаются. Милиционер. (Прокофьеву). Подследственный, вам разрешается свидание. Десять минут. (Рощиной). Вера Ивановна, только ради вас. (Вздыхая). Ну и времечко настало! Какие выродки наших детей учат. (Уходит). Рощина. Ну, здравствуй.

Прокофьев. Здравствуйте, Вера Ивановна. Рощина. Я так и знала, ни к чему хорошему твоя жизнь привести не могла. Что молчишь? Ты никогда за словом в карман не лез. Ох, и натворил ты бед! (Замечает синяк). Откуда это?

Прокофьев. Праведный гнев народных масс. Рощина. Тебя били?

Прокофьев. Пустяки, один лейтенант приложился. Девочку могли бы спасти, если бы... я не уехал. Она еще десять минут жила. (Кусает губы). Спасибо, что пришли. Я пойду.

Рощина. Вот этого я не могу понять. Как ты мог уехать, как мог их там бросить? Что голову опустил? Стыдно? А как мне теперь людям в глаза смотреть? Как? Нет, ты не отворачивайся, жалкий трус. Я своей любимой подруге, маме твоей, когда она умирала, поклялась, что человеком тебя сделаю. Выучу, женю, на ноги поставлю. Поставила. Что, оказывается женщину круглой дурой легче назвать, чем за свою вину отвечать? Что молчишь?

Прокофьев. Выходит, легче. Рощина. Ты хоть понимаешь, что натворил? Не отворачивайся. Я хочу в глаза твои посмотреть, как весь город завтра на суде будет в мои смотреть и спрашивать меня, как я такого подонка вырастила. (Прокофьев поднимает глаза и смотрит на Рощину, смотрит долго. Вдруг она отшатнулась). Это... это не ты сделал?! Коля. Не молчи. Не молчи. Ответь мне. Ты плачешь? Господи, да что же это. Я... да я сейчас весь Одуев вверх тормашками подниму, я к начальнику милиции пойду, приведу его сюда, ты все расскажешь. Всю правду. (Идет к дверям, чтобы позвать милиционера).

Прокофьев. Не надо, мама. Рощина. (Остановившись и медленно обернувшись). Что ты... сказал? Прокофьев. Не надо, мама. Я прошу тебя, любимая моя. Это действительно был не я, но об этом никто, слышишь, никто не должен знать. Пообещай мне. Рощина. Ильин с Томкой... Нет, ничего я не буду обещать. Прокофьев. Помнишь, когда мне восемь лет было, я на спор пластилин съел. Вечером подскочила температура: сначала тридцать девять, потом сорок, а затем я умер. В доме крик, плач, а ты, схватила меня и как была, в легком платье, босиком побежала в больницу. А на улице минус двадцать... Помнишь? Рощина. Нет, я в тапочках побежала, сапоги некогда было обувать. Но тапки бежать мешали, вот я их и скинула... ( Прокофьев бросается к ней. Они долго стоят в объятиях, продолжая свой разговор).

Рощина. Сыночек мой. Прокофьев. Мама... мне страшно. (Плачет). Завтра будет суд. Родители этих детей... они придут... бедная моя мама. Я не хочу, чтобы ты там была. Рощина. А вот этого я тебе обещать не могу. Пятнадцать лет назад ты тоже для всех умер, а я с этим не могла смириться. И я успела тогда. Прокофьев. Не приходи. Не рви свое сердце.