Николай Коляда - Селестина

Забросали корзину с едой в углу каким-то тряпьем, побежали, всё так же умирая от хохота, наверх, в спальню Калисто.

КАЛИСТО (лежит на кровати, смотрит в потолок, плачет и поет). От страданья и томленья! Скоро смерть смежит мне вежды! На любви моей моленья! Нет ответа у надежды!

ПАРМЕНО. Слушай, слушай! Наш хозяин стихи сочиняет!

СЕМПРОНИО. О, стихотворец! Поэт Овидий! Это он во сне бредит!

КАЛИСТО. Сердце, так тебе и надо! От любви страдать, болея! Если с первого же взгляда! Покорилось Мелибее! Кто там? Эй, слуги! Уже поздно? Пора ложиться?

ПАРМЕНО. Вернее, сеньор, давно бы надо вставать! Звонят к обедне.

КАЛИСТО. Скажи, Семпронио, этот дурак лжет, будто сейчас день?

СЕМПРОНИО. Ты ослеп, как куропатка от охотничьего факела.

КАЛИСТО. Подай одежду. Пойду в церковь святой Магдалины. Помолюсь Богу и не вернусь, пока вы не прибежите просить награды за весть о счастливом возвращении Селестины.

СЕМПРОНИО. Сеньор, съешь немного варенья, а то у тебя сил не хватит.

КАЛИСТО. Да будет так, как ты сочтёшь нужным.

СЕМПРОНИО. Пойдешь за вареньем, захвати банку для наших милочек.

КАЛИСТО. Что ты сказал, Семпронио?

СЕМПРОНИО. Сеньор, я велел Пармено принести ломтик лимонного цуката.

ПАРМЕНО (убежал и прибежал с горшком с вареньем). Вот он, сеньор.

Пармено с ложечки стал кормить Калисто. Калисто слёзы в варенье роняет, но ест.

СЕМПРОНИО. Вот жрёт! Прямо целиком глотает!

КАЛИСТО. Я подкрепился. Оставайтесь с Богом, дети мои. Дождитесь старухи и принесите хорошее известие, я в долгу не останусь.

ПАРМЕНО (бормочет, облизывая после Калисто ложку). Чтоб тебе так же пошёл на пользу твой цукат, как Апулею — снадобье, превратившее его в осла!

Семпронио и Пармено кривляются, идут за Калисто по дороге, плюют в его сторону.

СЕМПРОНИО. Идем! Мы опаздываем, девушки рассердятся.

Бегут к своим подружкам, хохочут. Вот и дом Селестины.

Селестина накрывает на стол. Семпронио и Пармено пощекотали Селестину, потом кинулись к столу, схватили по яблоку, едят.

СЕЛЕСТИНА. О, жемчужинки мои драгоценные! Девочки, эй, девочки! Дурочки мои! Скорей сюда! Тут меня двое насилуют!

ЭЛИСИЯ (из другой комнаты). Вовсе не приходили б, чем приходить не вовремя. Задержались они, конечно, из-за Семпронио, а он на меня и смотреть не хочет!

СЕМПРОНИО. Молчи, госпожа моя, жизнь моя, любовь моя! Кто другому служит, свободы не знает. Не будем ссориться, пойдем обедать.

ЭЛИСИЯ. К столу он, небось, спешит. Пришел, руки умыл и про стыд позабыл.

СЕМПРОНИО. После побранимся, а сейчас поедим. Садись, матушка.

СЕЛЕСТИНА. Садитесь, детки мои, для всех, слава Богу, места хватит! Пусть нам отведут столько места в раю, когда мы туда попадем. Рассаживайтесь подле своей девицы. А я, одинокая, поставлю возле себя кувшин да чашку. Как я состарилась, нет для меня лучшего занятия, чем разливать вино. Стоит мне выпить два таких кувшина перед сном, я уж ночью не продрогну. Вино гонит печаль из сердца получше, чем золото да коралл. Юноше несет мощь, а старцу помощь, бледному — румянец, трусу — отвагу, ленивцу — усердие. Укрепляет мозг, согревает желудок, заглушает зловонное дыхание, возбуждает страсть, лечит насморк и зубы, и не протухает, как вода. У вина больше достоинств, чем у вас волос. Один только у него недостаток: хорошее — дорого, а плохое — вредно. То, что лечит печень, ранит кошелек. Но я стараюсь пить немного, да зато самое хорошее. Всего-то мне надо дюжину глоточков за едой.

ПАРМЕНО. А ведь считается, что прилично только три раза пригубить.

СЕЛЕСТИНА. Сынок, тут, верно, ошибка: тринадцать, а не три.

СЕМПРОНИО (хохочет). Давайте есть, не то мы не успеем поговорить о любовных делах нашего пропащего хозяина и прелестной Мелибеи.

ЭЛИСИЯ (немного выпила, а уже охмелела). Чтоб тебе подавиться! Прелестная! Иисусе! Противно и мерзко твое бесстыдство! Она — прелестная? Разрази меня Бог, если в ней есть что-нибудь хорошее! Иные глаза, конечно, и гною рады! Мелибея прелестна? Прельщает дорогими нарядами, только и всего! Надень их на бревно — назовешь его прелестным! Я не хуже вашей Мелибеи!

АРЕУСА. Да, да! Круглый год сидит взаперти и мажется снадобьями, натрет лицо и сладким, и гадким, и вареным, и сушеным, и такими вещами, о которых за столом и говорить не стану. У неё груди что две тыквы, будто она уже трижды рожала, а ведь она ещё девушка. Живот у нее дряблый, как у пятидесятилетней. Не знаю, что нашел в ней Калисто.