Александр Островский - Том 8. Пьесы 1877-1881

Евлалия. Кончилась совершенно неожиданно для меня. Я разгорячилась, расстроилась… Ну, конечно, ведь это обидно… Я высказала мужу все, что у меня накипело на душе.

Софья. Что же он?

Евлалия. Он и сам растрогался… Он, должно быть, любит меня. Он сказал: «С этих пор живи на своей половине, полной хозяйкой, как тебе угодно; я в твои дела мешаться не буду».

Софья. Какой милый! просто прелесть!

Евлалия. Я теперь жду не дождусь одного человека, чтоб поделиться с ним моей радостью: мы теперь можем видеться без всякого стеснения.

Софья. Да зачем вам этого одного человека? У вас муж такой милый, такой благородный!

Евлалия. Да, действительно благородный и добрый человек.

Софья. При таком муже, да еще «один человек» — это излишняя роскошь. Мне простительно, мне никак нельзя мужа любить, решительно не за что, придраться не к чему, ни одной хорошей стороны не найдешь, а любить нужно, любить хочется. А вам я завидую; вам, право, очень можно мужа любить.

Евлалия. Я и не спорю: он хороший человек; но это не мой идеал. Мне с ним скучно.

Софья. А коли он хороший, так и следует его любить за это; а от скуки, для развлечения, начните играть в карты, учитесь в винт.

Евлалия. Ах, нет, что вы! Это такая проза, можно совсем опошлиться.

Софья. От добра добра не ищут. Да я и не знаю, право; здесь лучше вашего мужа и людей не найдешь…

Евлалия. Нет, не говорите! Есть один… идеальный молодой человек… в нем всё…

Софья. Не знаю, не слыхать что-то…

Евлалия. Он молод, хорош собою, умен, благороден, поэт.

Софья. Если так, то действительно идеальный.

Евлалия. Как он меня любит! Только…

Софья. А! Значит, и в солнце есть пятна?

Евлалия. Обещает иногда прийти, ждешь, ждешь его, а он не придет; а если придет, так ненадолго.

Софья. Да он богат?

Евлалия. Не богат.

Софья. Так надо денег давать ему побольше да почаще; он ни обманывать, ни опаздывать не будет, уж совсем идеальный сделается.

Евлалия. Денег! Что вы! Вы его не знаете… Денег дать! Да это обидеть, жестоко оскорбить его! Нет, как это возможно! Как я могу уважать его после этого!

Софья. Да зачем вам уважать, довольно с вас любить его! Кто же молодых людей уважает! Да и где их у нас взять таких, которых уважать можно!

Евлалия. Да нет, как это… как осмелиться предложить деньги?

Софья. Очень просто. Купите хороший, дорогой бумажник, а в бумажник-то положите рублей двести или триста. Вот и конфузиться нечего: вы дарите бумажник, а деньги в него нечаянно попали. Да мало ли как можно; хотите, я вас научу?

Евлалия. Нет, нет, не надо. Да я вам не верю, вы шутите.

Софья. Что за шутки! Я сама дарю. Да и как не дарить! Молодому человеку одеться хочется поприличней, да и мало ли у них расходов; а жалованье небольшое…

Евлалия. Нет, пожалуйста, не продолжайте! Это что-то будничное, прозаическое. Мы с вами не понимаем друг друга; мы говорим о разных предметах. Я понимаю только любовь чистую, возвышенную.

Софья. Возвышенная-то, пожалуй, еще дороже обойдется.

Евлалия. Что вы, что вы! Вы меня удивляете, вы меня поражаете!

Софья. Да, конечно. Возвышенная любовь гораздо скучнее, она очень надоедает молодым людям; на нее надо много времени даром тратить. Он бы почитал что-нибудь, пошел к приятелям, поиграл в карты, а тут надо возвышаться до возвышенной любви. Это очень тяжелое занятие.

Евлалия. Что такое… что за слова я слышу от вас! Да если все мужчины таковы, разве можно любить кого-нибудь из них?

Софья. Можно.

Евлалия. Скажите же мне, какого человека вы любите, какие у него качества, достоинства?

Софья. Он очень милый человек; у него есть ум, ловкость, некоторое остроумие.

Евлалия. И вы дарите ему вещи, деньги?

Софья. Дарю.

Евлалия. Да разве это любовь?

Софья (обидясь). А то что же? Жалеть человека, входить в его положение до мельчайших подробностей, помогать ему, доставлять удовольствие, делать приятные сюрпризы — разве это не значит любить? Это настоящая человеческая любовь; другая любовь, по-моему, хуже.

Евлалия. Извините меня; все это мне кажется как-то пошло; тут нет ничего такого… высокого… неземного.