Пьер Бомарше - Бомарше — Лекуантру, своему обвинителю.

Нет, я не стану обвинять. Я скажу только о фактах, подтверждая их неопровержимыми документами, как я не перестаю это делать. Национальный конвент, который стоит выше мелких интересов этих личностей-однодневок, ибо он — мощное эхо всеобщего стремления воздать каждому по справедливости, — Конвент сам, без меня, разберется, кто прав и кто виноват! Кто предал нацию и кто верно ей служил! И он скажет свое мнение, кто из нас — они или я — заслужил тот вердикт, который был вынесен им по лживому докладу!

Что за чудовищная свобода, отвратительней любого рабства, ждала бы нас, друзья мои, если бы человек безупречный вынужден был бы опускать глаза перед могущественными преступниками потому только, что они могут его одолеть? Как? Неужто нам доведется испытать на себе все злоупотребления древних республик при самом зарождении нашей! Да пусть погибнет все мое добро! Пусть погибну я сам, но я не стану ползать на брюхе перед этим наглым деспотизмом! Нация тогда только воистину свободна, когда подчиняется только законам!

О граждане законодатели!Когда эта записка будет прочитана всеми вами, я добровольно отдамся вашим тюремщикам! Ты утешишь меня в тюрьме, дочь моя, как утешала меня и добродетельная Сомбрей, к ногам которой я поверг мою душу в Аббатстве, когда надвинулось 2 сентября.

Я остановился, читатель, на том, как опешил министр Лебрен , узрев в своем прекрасном салоне меня, явившегося к нему прямо из тюрьмы, с пятидневной щетиной, непричесанного, в грязной сорочке, в сюртуке, меж двумя людьми с перевязями…

— Да, сударь, — сказал я ему, — это я. Невинная жертва, я только что вышел из Аббатства, куда попал по наговору некоторых, отлично вам известных, доносчиков, которые кричали повсюду, что это я злонамеренно препятствую доставке наших ружей. Вам, сударь, слишком хорошо известно, как обстоит дело, не так ли?

Один из муниципальных чиновников, прервав меня, сказал министру:

— Мы, сударь, посланы муниципалитетом спросить у вас, в согласии с объяснениями г-на Бомарше, которые нас вполне удовлетворили, намерены ли вы или нет немедленно направить в Голландию его курьера, снабдив того всем необходимым, чтобы ружья были нами получены.

— Нужен только, как это указано в договоре, залог, который тридцать раз задерживали, несмотря на тридцать обещаний, — сказал я, — нужен также паспорт и некоторая сумма денег.

Я обратил внимание на то, что глаза г-на Лебрена как-то бегали, речь была замедленна, голос нетверд. Он сказал этим господам, что нет никаких оснований… задерживать, что в данную минуту… он не может… с этим покончить, но что, если нам угодно… прийти завтра утром, на все это… не потребуется и часа.

Что же удивило г-на Лебрена ? Мое заключение в тюрьму или непредвиденный выход из нее? Тогда я этого еще не знал.

Мы уходим, договорившись встретиться на следующий день в девять часов. Мы направляемся в Наблюдательный комитет мэрии, где мне весьма любезно выдают свидетельство о гражданской благонадежности, которое должно меня удовлетворить полностью. Одно у меня уже было. Я договорился с этими господами, что верну его и что на основании обоих будет составлено единое свидетельство, которое я мог бы обнародовать.

На следующий день один из муниципальных чиновников зашел за мной и отвел меня в девять часов к г-ну Лебрену .

— Его нет, — сказали нам.

Мы вернулись в полдень.

— Его все еще нет .

Мы вернулись в три; наконец он нас принял. Я знал из своих источников, что он написал г-ну де Мольду , чтобы тот срочно приехал в Париж; но г-н Лебрен мне об этом не сказал. «Возможно, они надеются, — думал я, — вытянуть из нашего посла какие-нибудь сведения, могущие мне навредить, и цель его приезда в этом!»

Объясняясь с г-ном Лебреном перед нашим членом муниципалитета, я слукавил, упомянув, что просил в своей записке Национальному собранию вызвать г-на де Мольда , чтобы тот подтвердил мои неослабные усилия вывезти оружие, которые он, со своей стороны, неизменно поддерживал. Г-н Лебрен ответил мне с чрезмерной поспешностью:

— Избавьте себя от этого труда! Он через два дня будет здесь.

— Как, сударь, — сказал я ему, — он возвращается? Для меня нет ничего приятнее этого известия. Он доложит обо всем Национальному собранию и возьмет с собой Лаога.

При этих словах он опять принял министерский вид и без всяких объяснений оставил нас, сообщив затем, что его похитили для завершения дела, не терпящего отлагательств.