Корнеплодов. Все равно, все равно.
Надя. Молодец, папочка!
Директор. Может быть, вас смущает эта приемочная комиссия? Так вы не обращайте внимания. У нее свой профиль, а у нас свой профиль. Одно другому не мешает.
Надя. Где заседает приемочная комиссия?
Директор. Эта дверь. Но зачем вам? Евтихий Федорович, подумайте, в какое положение вы нас ставите?
Могилянский (заглядывает за дверь, возбужденно) . Прибыла делегация от кукольного театра и артисты ансамбля Моисеева.
Директор. Вот видите.
Корнеплодов. Ну, что ж, пусть публика повеселится без меня.
Директор. Как я объясню общественности?
Корнеплодов. Как угодно. Уехал. Срочно вызвали. Заболел. Пойдем, дочь.
Корнеплодов и Надя подходят к двери комиссии и останавливаются.
Директор. Как же быть? Надо позвонить куда-нибудь… Посоветоваться… (Уходит.)
Надя. Что же ты остановился и не идешь? Иди, папочка.
Корнеплодов. Легко сказать — иди. Всю жизнь привык быть писателем, и вдруг вот я уже более не буду писателем.
Надя. Иди, папочка. Это может случиться со всяким. Не только с писателем.
Корнеплодов. Страшно. Устал я, Наденька. Посижу немного, соберусь с силами, а потом уж и пойду. (Садится на стул возле двери.) Слышишь, как там страшно шумят?
Надя. Слышу, папочка, Мишин голос.
Мартышкин (подходит) . Что, обсуждение Корнеплодова уже началось? Ах, это вы? Честь имею. (С сухим полупоклоном проходит в дверь.)
Надя (прислушивается) . Миша кричит. Громче всех. Боже, что он говорит!
Голос Бурьянова (за дверью) . Подобное явление в нашей среде абсолютно недопустимо. С этой корнеплодовщиной пора кончать!..
Корнеплодов. Ради бога, прикрой дверь, чтоб я не слышал. И мне надо идти туда?
Надя. Зато потом тебе сразу станет легче. Старенький мой, миленький мой папочка. Собери все свои силы.
Дверь открывается, появляется Сироткин-Амурский.
Сироткин-Амурский. А, вы тут? Значит, передумали, решили явиться. Это и лучше.
Надя. Правда, гораздо лучше? Это я ему посоветовала.
Сироткин-Амурский. Вы дочь?
Надя. Да.
Сироткин-Амурский. Тяжелый, очень тяжелый случай. Но посудите сами, разве мы можем поступить иначе? Ведь это — литература, советская литература. С этим шутить нельзя.
Надя. Я понимаю, я очень понимаю.
Сироткин-Амурский. Сейчас заканчивает свое выступление Бурьянов, следующий — Мартышкин, а затем, если угодно, мы предоставим слово вам.
Корнеплодов. Что ж говорить? Говорить нечего. Я долго и мучительно думал и пришел к выводу, что вы все совершенно правы. Так что мне остается только публично признать вашу правоту и, как мне это ни больно, удалиться в частную жизнь… Если можно, без опубликования в печати, а?
Надя. Папа, не смей унижаться.
Сироткин-Амурский. Вот, кажется, Бурьянов кончил. Пожалуйте.
Бурьянов возбужденно выходит и трясущимися руками закрывает дверь.
Корнеплодов. Что ж это ты, Миша, так безжалостно? Я ведь тебе ничего, кроме хорошего, не сделал.
Бурьянов. Мы с вами не настолько близко знакомы, чтобы вы называли меня Мишей. А сказал я только то, что диктовал мне долг писателя и гражданина. Что же касается намеков, будто я чем-то вам обязан, — то это инсинуация. Ни к вам, ни к вашей семье я не имею решительно никакого отношения. Говорю это честно и прямо в присутствии товарища Сироткина-Амурского.
Надя. Миша, подумай, что ты говоришь! Где твоя совесть? И этого человека я любила!
Бурьянов. Избавьте меня от дешевой лирики. Я не позволю пачкать свою репутацию. Учтите это. Пойду покурить. (Уходит.)
Сироткин-Амурский. Это отчасти, батюшка, плоды вашего воспитания молодежи. Прошу вас. (Пропускает Корнеплодова в дверь.)
Корнеплодов. Главное: не пил, не курил, жене по изменял — и вот… (Уходит.)
Сироткин-Амурский уходит за ним. Дверь затворяется.
Надя (одна у двери) . Ну, слава богу. Гора с плеч. Сейчас все это кончится, и мы уйдем отсюда домой. Хоть бы скорее. Но почему я так волнуюсь? Неужели он в последнюю минуту раздумает? Это будет ужасно!.. «Ни к вам, ни к вашей семье я не имею решительно никакого отношения…» Решительно! Нет, все это так чудовищно, что я не знаю, не знаю… Нет, я сделаю что-нибудь ужасное, что-нибудь такое…
Читать дальше