Вольфганг Борхерт - За дверью

Полковник (тихо). Да, верю. Из костей.

Бэкманн (все еще заворожено, призрачно). Да, не из дерева, из костей. Чудные белые косточки. У него там черепа, и лопатки, и бедра. А вот октавой повыше – кости рук и ног. Потом ребра – много тысяч ребер. А за ними, в конце ксилофона, где самые высокие нотки, – там пальцы, пальцы и зубы. Да, последними лежат зубы. Такой вот ксилофон у толстяка с генеральскими лампасами. Разве не смешной музыкант этот генерал?

Полковник (неуверенно). Да, очень смешной. Очень, очень смешной.

Бэкманн . Вот тут-то все и начинается. Сон тут-то и начинается. Значит, генерал стоит перед огромным ксилофоном из человечьих костей и выстукивает протезами марш. «Слава Пруссии» или «Баденвейлер». Но чаще всего он играет «Выступление гладиаторов» и еще «Старых товарищей». Чаще их. Вы же их знаете, господин полковник, знаете «Старых товарищей»? ( Тихо напевает.)

Полковник. Да-да. Конечно. (Тоже начинает петь.)

Бэкманн . И тогда приходят они. Тогда выступают они. Гладиаторы, старые товарищи. Тогда они встают из братских могил, а от их кровавого стона несет до самой белой Луны. И оттого стоят такие ночи.Вонючие, как кошачье д… Кровавые, как пятна малинового варенья на белой сорочке. Такие стоят ночи ,что трудно дышать. И мы задыхаемся, если нет губ, чтобы целовать, и шнапса, чтоб выпить. До самой Луны, до белой Луны поднимается кровавый стон, господин полковник, когда встают мертвецы в пятнах варенья.

Дочь. Слышите, он псих? Он говорит, Луна белая! Белая! Луна-то!

Полковник (сухо). Бред! Конечно Луна желтая, как всегда. Как мед! Как желток! И всегда она была такой, эта Луна.

Бэкманн . О нет, господин полковник, нет! В такие ночи, когда встают мертвецы, она бела и больна. Она как живот брюхатой девицы, которая утопилась в ручье. Такая белая, такая круглая, такая больная. Нет, господин полковник, Луна бела в эти ночи, когда встают мертвецы, а их кровавый стон смердит как кошачье д… до самой белой, круглой, больной Луны. Кровь. Кровь. Тогда встают они из братских могил в кровавых бинтах и шинелях. Они поднимаются со дна океанов, с улиц и степей, они приходят из лесов, и развалин, и болот, окоченевшие, зеленые, разложившиеся. В степях поднимаются они, одноглазые, беззубые, однорукие, одноногие, с выпавшими кишками, разбитыми черепами, без рук, простреленные, гниющие, слепые. Чудовищной волной наносит их – прилив несчетных тел, нестерпимых мучений. Чудовищное море трупов выходит из могил и заливает землю широкой, густой, зловонной, кровяной жижей. И тогда генерал в кровавых лампасах говорит мне: «Унтер-офицер Бэкманн. Принимайте ответственность. Пусть они рассчитаются». А я стою там, перед миллионами пустоглазых, оскаленных черепов, перед человеческими обрубками, остовами, стою вместе со своей ответственностью и командую: «Рассчитайсь!». Но они не считаются. Они щелкают челюстями, но не считаются. Генерал приказывает им отжаться – 50 раз. Хрупкие кости трещат, свистят легкие, но они не считаются! Разве это не бунт, господин полковник? Разве это не явный бунт?

Полковник (шепотом). Да, натуральный бунт!

Бэкманн . Они не желают рассчитываться даже под заклятье. Они только смыкают ряды, эти гниющие, и начинается ропот. Оглушительный, грозный, глухой ропот. А знаете, что они мычат, господин полковник?

Полковник (шепотом). Нет.

Бэкманн . «Бэкманн» – вот что. «Унтер-офицер Бэкманн». Всегда «Унтер-офицер Бэкманн». И катится рев, дикий, словно какой-то бог кричит, чужой, холодный, огромный. И этот рев все растет и накатывает, растет и накатывает! А потом становится таким сильным, таким давящим, что мне не хватает воздуха. И тогда я кричу, тогда я выкрикиваюсь в ночь. Тогда я должен кричать, так страшно, страшно кричать. И от этого всегда просыпаюсь. Каждую ночь. Каждую ночь концерт на ксилофоне, каждую ночь ропот, каждую ночь страшный крик. И после я не могу заснуть, потому что ответственность-то на мне. Да, ответственность на мне. Потому-то я к Вам и пришел, господин полковник. Я хочу наконец-то нормально спать. Вот и пришел к Вам, потому что хочу спать, наконец-то нормально спать.

Полковник. А от меня-то что нужно?

Бэкманн . Я принес Вам ее назад.

Полковник. Кого?

Бэкманн (почти наивно) . Ответственность. Я принес Вам назад ответственность. Вы что, забыли, господин полковник? 14 февраля? Под Городком. 42 градуса мороза. Вы приехали к нам на позиции, господин полковник, и сказали: «Унтер-офицер Бэкманн». «Здесь», – выкрикнул я. А Вы тогда – у Вас еще льдинки намерзли на воротнике от дыхания, я очень помню этот Ваш прекрасный меховой воротник – Вы тогда сказали: «Унтер-офицер Бэкманн, даю вам 20 человек под вашу ответственность. Разведайте лес восточнее Городка и по возможности возьмете пару языков». «Есть, господин полковник», – сказал я тогда. Мы выступили, мы пошли в разведку. И я – я отвечал за всех. Мы бродили всю ночь, а потом нас обстреляли, и когда мы добрались до своих, у меня не хватало одиннадцати. И я был в ответе за них. Это все, господин полковник. Но теперь война кончилась, теперь я хочу выспаться, теперь я возвращаю Вам ответственность, господин полковник. Я возвращаю ее Вам – и больше не хочу отвечать.