Бернард Шоу - Тележка с яблоками

Оринтия(сквозь зубы). Шест-над-цатая.

Магнус(раскрывает книгу, находит страницу и сразу улыбается, как бы увидев нечто знакомое). А! «Пилигрим любви»!

Оринтия. Прочтите вслух первые три слова, если у вас хватит смелости.

Магнус(наслаждаясь звучанием произносимой фразы). «Оринтия, моя возлюбленная».

Оринтия. И вы утверждали, что специально придумали это имя для меня, единственной женщины в мире, когда на самом деде вы его откопали в мусорной корзине у торговца по­держанными книгами! А я еще считала вас поэтом!

Магнус. Разве имя, найденное одним поэтом, не может стать священным для другого? Для меня в имени «Оринтия» есть какая-то волшебная прелесть. Ее не было бы, если бы я придумал это имя сам. Впервые я услышал его в детстве, на концерте старинной музыки, и с тех самых пор оно мне дорого.

Оринтия. У вас всегда найдется оправдание. Король лжецов и обманщиков — вот вы кто такой! Вам даже не по­нять, как меня оскорбляет подобная фальшь.

Магнус(покаянно простирает к пей руки). Возлюблен­ная, молю о прощении!

Оринтия. Спрячьте руки в карманы; они больше никогда до меня не дотронутся.

Магнус(повинуясь). Не нужно притворяться, что вам больно, дорогая, если на самом деле вы не чувствуете боли. Ведь это ранит мое сердце!

Оринтия. С каких это пор у вас завелось сердце? Может быть, вы и его купили подержанным, по случаю?

Магнус. Есть же во мне что-то, что судорожно сжимается, когда вам больно или когда вы притворяетесь, что вам больно.

Оринтия(презрительно). Это правда: достаточно мне вскрикнуть, как вы уже готовы подхватить меня на руки и гладить, точно собачонку, которой отдавили лапу. (Садится на тахту, но на расстоянии вытянутой руки от короля.) И это все, что я получаю от вас вместо любви, которой жаждет мое сердце. Уж лучше бы вы меня били.

Магнус. А мне подчас очень хочется прибить вас, когда вы особенно несносны. Но я бы не сумел вам всыпать как сле­дует. Боялся бы причинить вам боль.

Оринтия. Зато если б вам нужно было подписать мне смертный приговор, вы бы сделали это, не поморщившись.

Магнус. Пожалуй, тут есть доля правды. У вас удиви­тельно четко работает мысль — в пределах вашего кругозора.

Оринтия. Ну, разумеется, у меня кругозор ограничен по сравнению с вашим!

Магнус. Не знаю. До известной точки у вас и у меня мысль работает в одном направлении, но потом то ли вы просто дальше не идете, то ли направление меняется, и вы забираете выше, а я остаюсь на прежнем уровне. Трудно сказать, но, во всяком случае, мы перестаем понимать друг друга.

Оринтия. И тогда вы возвращаетесь к вашим Амандам и Лизистратам, этим жалким созданиям, которые не знают иной любви, кроме чиновничьей преданности своему министерству, и которым поэзию заменяют пухлые тома ведомственных отче­тов в синих обложках.

Магнус. Да, их мысли не заняты постоянно тем или иным мужчиной. Но, на мой взгляд, подобное расширение интересов можно лишь приветствовать. Какое мне дело до любовника Лизистраты — если у нее есть любовник. Да она бы мне до смерти надоела, если б говорила только об этом и ни о чем ином. А вот дела ее министерства меня чрезвычайно интересуют. И так как она очень горячо относится к своей работе, то у нас никогда не иссякают темы для разговора.

Оринтия. Вот и ступайте к ней; я вас не задерживаю. Но не вздумайте уверять ее, будто со мной ни о чем нельзя гово­рить, кроме как о мужчинах, потому что это неправда и вы сами это отлично знаете.

Магнус. Это неправда, и я это знаю; но ведь я этого и не говорил.

Оринтия. Вы это думали. Подразумевали. Когда мы с вами находимся в обществе этих дурацких политиков в юбках, вы только с ними и разговариваете все время. Для меня у вас и словечка не находится.

Магнус. Как и у вас для меня. Нам с вами не о чем бе­седовать на людях; то, что мы могли бы сказать друг другу, не предназначено для чужих ушей. Зато когда мы одни, у нас все­гда находится о чем поговорить. Разве вам хотелось бы, чтоб было наоборот?

Оринтия. Вы увертливы, как угорь; но все-таки от меня вам не увернуться. Посмотрите, кто составляет ваше ближай­шее окружение — политиканствующие педанты, сварливые ку­мушки в допотопных нарядах, лишенные дара обыкновенной человеческой речи, способные рассуждать только о своих скуч­нейших ведомственных делах, о своих политических пристра­стиях и о том, у кого какие шансы на выборах. (В нетерпении встает.) Какой может быть разговор с подобными людьми? Если бы не те ничтожества, которых они таскают с собой в качестве жен или мужей, то у вас там вообще не с кем было бы слово сказать. Да и эти знают только две темы для разговора: о при­слуге и о детях. (Вдруг снова садится.) Слушайте, Магнус! По­чему вы не хотите сделаться настоящим королем?