Жан Кокто: Орфей

Лошадь стучит один раз.

ЭВРИДИКА. Не настаивай.

ОРФЕЙ. Послушай, я тебя вежливо прошу сидеть смирно. Ничто так не сбивает эту лошадь, как всякие недоверчивые особы. Или иди в свою комнату, или молчи.

ЭВРИДИКА. Я больше рта не раскрою.

ОРФЕЙ. Тем лучше. (Лошади) Мер. Мер… и после мер? М, Е, Р, мер. Я слушаю. Говори. Говори, лошадь. Лошадь! Ну же, немножко мужества. После буквы Р?

Лошадь стучит. Орфей считает.

А, В…

Молчание.

С! Буква С. Буква С, дорогая мадам!

Лошадь стучит.

А, В, С, D, E, F, G, H, I… Мерси! Мерси! Получается мерси! И все? Мерси и только?

Лошадь кивает головой.

Ко–лос–саль–но. Вот видишь, Эвридика! Если бы, при твоем извращенном уме, я тебе поверил, если бы я имел способность позволить тебе меня убедить… Мерси — и все — это колоссально!

ЭВРИДИКА. Почему?

ОРФЕЙ. Как, почему?

ЭВРИДИКА. Почему это колоссально? В этом мерси нет никакого смысла.

ОРФЕЙ. Как это «нет смысла»? Ведь на прошлой неделе эта лошадь надиктовала мне…

ЭВРИДИКА. Ох!..

ОРФЕЙ….одну из самых трогательных на свете фраз. С помощью этой фразы мне удастся преобразить всю поэзию! Я дарую моей лошади бессмертие, а ты удивляешься, услышав, что мне говорят «мерси». Это «мерси» — просто шедевр такта. И я мог бы поверить…

Обнимает шею лошади.

ЭВРИДИКА. Послушай, Орфей, любовь моя, не ворчи. Будь справедлив. Признай, что в твоей знаменитой фразе есть одно не очень поэтичное слово.

ОРФЕЙ. Кто знает, что поэзия, а что нет.

ЭВРИДИКА. Когда Аглоника занималась спиритизмом, ее стол отвечал ей именно этим словом.

ОРФЕЙ. Ну, давай! Не хватало еще впутывать в наши дела эту особу! Я же говорил, что ничего не желаю о ней слышать. Влияние этой женщины чуть тебя не погубило! Не говорю уже о том, что она пьет, разгуливает по улицам с тиграми, морочит головы женщинам, а девушкам мешает выходить замуж.

ЭВРИДИКА. Но таков культ луны.

ОРФЕЙ. Прекрасно! Ты ей хорошая защитница! Если тебе по вкусу обычаи вакханок, возвращайся к ним.

ЭВРИДИКА. Ну я же просто тебя дразню. Ты ведь прекрасно знаешь, что кроме тебя мне никто не нужен, и одного твоего знака было довольно, чтобы я навсегда оставила это общество.

ОРФЕЙ. Милое общество. Я никогда не забуду, каким голосом Аглоника сказала мне: «Забирай ее, раз она согласна. Глупые женщины обожают артистов. Хорошо смеется тот, кто смеется последним».

ЭВРИДИКА. У меня мороз по коже прошел от этих слов.

ОРФЕЙ. Ух, попадись она мне!

Ударяет чернильницей по столу.

ЭВРИДИКА. Орфей, поэт мой… С тех пор как появилась эта лошадь, ты стал такой нервный. Раньше ты смеялся, ты меня целовал, ты меня укачивал и баюкал как ребенка. Тебе везде сопутствовали слава и удача, у тебя было блестящее положение. Вся Фракия знала наизусть твои стихи. Ты прославлял солнце, ты был его жрецом. Но из‑за лошади все кончилось. Мы поселились в деревне, ты совсем ничего не пишешь, а только с утра до вечера возишься с этой лошадью, спрашиваешь ее без конца, ждешь, что она тебе ответит. Все это несерьезно.

ОРФЕЙ. Не серьезно? Моя жизнь дошла до точки, она стала загнивать и вонять преуспеванием и смертью. Теперь я отбросил солнце и луну. Мне осталась ночь. Ночь не какая‑то вообще, а моя, моя ночь! Эта лошадь погружается в мою ночь, подобно пловцу, и приносит мне фразы, худшие из которых великолепнее всех поэм на свете! Все свои стихи я готов отдать за одну из таких фраз; я слышу в них самого себя, как, прижав к уху раковину, слышишь море. Ты говоришь, что это несерьезно? Так что тебе надо, моя маленькая? Я открываю мир. Я меняю кожу. Я преследую неведомое.

ЭВРИДИКА. Сейчас ты, конечно, снова процитируешь свою знаменитую фразу.

ОРФЕЙ. (серьезно) Да.

Забирается на лошадь и декламирует:

МАДАМ ЭВРИДИКА ОТ ЧЕРТА ВЕРНЕТСЯ.

ЭВРИДИКА. В ней нет никакого смысла, в этой фразе.

ОРФЕЙ. В ней бездны смысла. Вслушайся в нее, вслушайся в ее тайну. «Эвридика от черта…» — будет посредственно, — но «МАДАМ ЭВРИДИКА»! МАДАМ ЭВРИДИКА ОТ ЧЕР–Р–РТА ВЕРНЕТСЯ! Это «вернется»! Это будущее время! Ты должна быть довольна, что речь здесь идет о тебе.

ЭВРИДИКА. Но это не ты обо мне говоришь…

Садится на лошадь.

Это она.

ОРФЕЙ. Ни она, ни я, ни кто бы то ни было. Что мы знаем? Кто говорит? Мы бьемся во мраке, мы сидим в сверхъестественном по самую шею. Мы играем с богами в прятки. Мы ничего не знаем, ничего, ничего. «МАДАМ ЭВРИДИКА ОТ ЧЕРТА ВЕРНЕТСЯ» — это не фраза, — это поэма, поэма грез, цветок из смертельной бездны.

ЭВРИДИКА. И в этом ты надеешься убедить весь свет? Ты хочешь заверить всех, что поэзия состоит в такой вот лошадиной фразе?