Генрик Ибсен: Кукольный дом

ХЕЛЬМЕР. И это еще нужно говорить тебе? Или у тебя нет обязанностей перед твоим мужем и перед твоими детьми?

НОРА. У меня есть и другие, столь же священные.

ХЕЛЬМЕР. Нет у тебя таких! Какие это?

НОРА. Обязанности перед самой собою.

ХЕЛЬМЕР. Ты прежде всего жена и мать.

НОРА. Я в это больше не верю. Я думаю, что прежде всего я человек, так же как и ты, или, по крайней мере, должна постараться стать человеком. Знаю, что большинство будет на твоей стороне, Торвальд, и что в книгах говорится в этом же роде. Но я не могу больше удовлетворяться тем, что говорит большинство и что говорится в книгах. Мне надо самой подумать об этих вещах и попробовать разобраться в них.

ХЕЛЬМЕР. Как будто твое положение в собственном доме не ясно и без того? Да разве у тебя нет надежного руководства по таким вопросам? Нет религии?

НОРА. Ах, Торвальд, я ведь не знаю хорошенько, что такое религия.

ХЕЛЬМЕР. Что ты говоришь?

НОРА. Я знаю это лишь со слов пастора Хансена, у которого готовилась к конфирмации. Он говорил, что религия то-то и то-то. Когда я высвобожусь из всех этих пут, останусь одна, я разберусь и в этом. Я хочу проверить, правду ли говорил пастор Хансен или, по крайней мере, может ли это быть правдой для меня.

ХЕЛЬМЕР. Нет, это просто неслыханно со стороны такой молоденькой женщины! Но если тебя не может вразумить религия, так дай мне задеть в тебе хоть совесть. Ведь нравственное-то чувство в тебе есть? Или – отвечай мне – и его у тебя нет?

НОРА. Знаешь, Торвальд, на это нелегко ответить. Я, право, и этого не знаю. Я совсем как в лесу во всех этих вопросах. Знаю только, что я совсем иначе сужу обо всем, нежели ты. Мне вот говорят, будто и законы совсем не то, что я думала. Но чтобы эти законы были правильны – этого я никак не пойму. Выходит, что женщина не вправе пощадить своего умирающего старика отца, не вправе спасти жизнь мужу! Этому я не верю.

ХЕЛЬМЕР. Ты судишь, как ребенок. Не понимаешь общества, в котором живешь.

НОРА. Да, не понимаю. Вот и хочу присмотреться к нему. Мне надо выяснить себе, кто прав – общество или я.

ХЕЛЬМЕР. Ты больна, Нора. У тебя жар. Я готов подумать, что ты потеряла рассудок.

НОРА. Никогда еще не бывала я в более здравом рассудке и твердой памяти.

ХЕЛЬМЕР. И ты в здравом рассудке и твердой памяти бросаешь мужа и детей?

НОРА. Да.

ХЕЛЬМЕР. Тогда остается предположить одно.

НОРА. А именно?

ХЕЛЬМЕР. Что ты меня больше не любишь.

НОРА. Да, в этом-то все и дело.

ХЕЛЬМЕР. Нора… И ты это говоришь!

НОРА. Ах, мне самой больно, Торвальд. Ты был всегда так мил со мной. Но я ничего не могу тут поделать. Я не люблю тебя больше.

ХЕЛЬМЕР (с усилием преодолевая себя) . Это ты тоже решила в здравом рассудке и твердой памяти?

НОРА. Да, вполне здраво. Потому-то я и не хочу здесь оставаться.

ХЕЛЬМЕР. И ты сумеешь также объяснить мне причину, почему я лишился твоей любви?

НОРА. Да, сумею. Это случилось сегодня вечером, когда чудо заставило себя ждать. Я увидела, что ты не тот, за кого я тебя считала.

ХЕЛЬМЕР. Объяснись получше, я совсем тебя не понимаю.

НОРА. Я терпеливо ждала целых восемь лет. Господи, я ведь знала, что чудеса не каждый день бывают. Но вот на меня обрушился этот ужас. И я была непоколебимо уверена: вот теперь совершится чудо. Пока письмо Крогстада лежало там, у меня и в мыслях не было, чтобы ты мог сдаться на его условия. Я была непоколебимо уверена, что ты скажешь ему: объявляйте хоть всему свету. А когда это случилось бы…

ХЕЛЬМЕР. Ну, что же тогда? Когда я выдал бы на позор и поругание собственную жену!..

НОРА. Когда бы это случилось… я была так непоколебимо уверена, что ты выступишь вперед и возьмешь все на себя – скажешь: виновный – я.

ХЕЛЬМЕР. Нора!

НОРА. Ты хочешь сказать, что я никогда бы не согласилась принять от тебя такую жертву? Само собой. Но что значили бы мои уверения в сравнении с твоими?.. Вот то чудо, которого я ждала с таким трепетом. И чтобы помешать ему, я хотела покончить с собой.

ХЕЛЬМЕР. Я бы с радостью работал для тебя дни и ночи, Нора… терпел бы горе и нужду ради тебя. Но кто же пожертвует даже для любимого человека своей честью?

НОРА. Сотни тысяч женщин жертвовали.

ХЕЛЬМЕР. Ах, ты судишь и говоришь, как неразумный ребенок.

НОРА. Пусть так. Но ты-то не судишь и не говоришь, как человек, на которого я могла бы положиться. Когда у тебя прошел страх, – не за меня, а за себя, – когда вся опасность для тебя прошла, с тобой как будто ничего и не бывало. Я по-старому осталась твоей птичкой, жаворонком, куколкой, с которой тебе только предстоит обращаться еще бережнее, раз она оказалась такой хрупкой, непрочной. (Встает.) Торвальд, в ту минуту мне стало ясно, что я все эти восемь лет жила с чужим человеком и прижила с ним троих детей… О-о, и вспомнить не могу! Так бы и разорвала себя в клочья!