Николай Коляда - Землемер

Ушёл в темноту, свистит. Алексей отталкивает Тоню, нашёл валяющуюся на полу изоленту, завязывает березу.

АНТОНИНА. Лёшка, не сходи с ума, иди в дом!!!

Алексей кое-как замотал берёзу. Потом кинулся к окнам первого этажа, прильнул к выгнившему в ставне сучку, долго и внимательно смотрит туда, в мерцающий огнями подвал.

По дороге к дому бежит Раиса, в грязи выпачкалась, босая, бежит, в руках газета. Раиса дрожит, бормочет одно и то же себе под нос:

РАИСА. Кыш, проклятые, кыш, кыш, кыш, кыш проклятые!!!!!!

Прибежала на второй этаж, в комнату Соловья, растолкала Соловья, тычет ему в нос газету.

Вот, вот, вот, Соловеюшка, она не упала с моста, нету её там, она ушла к другому, я ж сказала тебе, она тебя не любит, я люблю тебя, я люблю тебя, Соловеюшка!!!!!! На тебе газету, читай тут всё, что написано! Ничего не написано про неё!!!!! Ничего!!!!!

Алексей корчится на земле у ставень. Тоня кровью пачкается, тащит Алексея к лестнице, обнимает его, шепчет:

АНТОНИНА. Фантик, ты где?! Помоги, Фантик! Фантик! Помоги мне!…

Темнота

В тот же вечер, ночью. Раиса сидит рядом с Соловьём в его комнате, Соловей стонет.

Тоня моет Алексея, поставив железную ванну посреди комнаты.

Гаишник всё так же сидит на стуле, спит, приоткрыв рот.

Свечка горит.

Алексей сидит, опустив голову. Тоня трёт ему спину.

АЛЕКСЕЙ. Теперь шрам останется.

АНТОНИНА. Шрамы украшают мужчин. Холодная вода?

АЛЕКСЕЙ. Нет.

АНТОНИНА. Нагреть никак нельзя. Два ведра с речки принесла, половину расплескала, пока шла, темень какая. Надо было хотя бы в кастрюльке на костре. Костёр во дворе хотя бы сделать. Хочешь?

АЛЕКСЕЙ. Нет. Худой какой я. Да?

АНТОНИНА. Нормально.

АЛЕКСЕЙ. Однажды много лет назад одна баба-дура спросила у меня: “Что ж ты такой худой?” Я говорю ей: “Страдаю.” Она хмыкнула на меня, папенькиного сыночка, вспомнив про нашу квартиру, мебель — всё-всё, и сказала: “Да вам-то с чего?” А я хотел ей сказать, что вот от того самого, от чего она думает, что мне хорошо, я и страдаю. Но почему-то не сказал. (Молчит.) Понимаешь ты меня?

АНТОНИНА. Я понимаю. Ты за Россию и за народ страдаешь.

АЛЕКСЕЙ. Смеёшься.

АНТОНИНА. Слушай, никогда не видела твоего отца. А он, правда, был академик?

АЛЕКСЕЙ. У меня тоже вопрос. Сколько у тебя было их, самоутверждений, пока живёшь со мной? Кроме тех, что я знаю?

АНТОНИНА. Хватит! (Слушает, как Соловей ноет в соседней комнате.) Почему он так ноет. Это называется любовью? Смешно. Он почти животное. Валенок. Я не могу слышать это.

АЛЕКСЕЙ. Странно, что он такой же бездельник. Как и я. Как все мои друзья и знакомые — все были бездельники. И в народе тоже никто не работает, все разговаривают только, никто ничего не может, как этот, например, землемер — работящий человек.

АНТОНИНА. Какой землемер?

АЛЕКСЕЙ. Тут ходит один, весёлый, смешной, землю меряет. Человек. Ходит.

АНТОНИНА. Лёшка, что же это за припадки у тебя такие, а?

АЛЕКСЕЙ. Никаких у меня нет припадков. Все выдумываешь. Я здоров, как бык.

АНТОНИНА. Да, здоров, тише, не дёргайся. Страшно тут ночью, смерть кругом. Этот сидит, сопит. Он кто?

АЛЕКСЕЙ. Человек. Любит весну. И, наверное, любит лето, зиму, осень. У него на лице — любовь. Он не замечает конца света. Конец света. Конец света и признаки того на лице, нет — на лицо.

АНТОНИНА. Философствуешь. Что ты голову опустил? Ты меня стесняешься?

АЛЕКСЕЙ. Я его стесняюсь.

АНТОНИНА. Смешной какой он, молодой. Все молодые смешные. Странно. Сюда приходят люди и остаются. Спит, рот открыл.

АЛЕКСЕЙ. Пусть спит, тут тепло, на улице холодно.

АНТОНИНА. Пусть спит, разве я что сказала?

АЛЕКСЕЙ. Когда я умру, ты будешь так же обмывать моё тело. Тебя вызовут, ты придёшь откуда-то, из чьей-то тёплой постели, потому что по-людски, по-русски, ты всё равно должна будешь меня похоронить, ведь мы прожили по десять лет каждый из своей жизни друг с другом, да, да. Придёшь. Или приедешь. Тебя вызовут. Посадишь моё тело в ванну, у меня уже не будет голова держаться, будет падать набок, а ты будешь меня мыть. Потом положишь в чистый сосновый гроб и там, за домом, возле берёзы выроешь неглубокую ямку и похоронишь меня. Я придумал себе эпитафию на могилу. Слышишь? Поставь мне крест, обязательно крест, только крест и более ничего, поставь мне простой русский крест. Напиши обязательно на кресте, на простом кресте, на таком кресте, где одна палка указывает в ад, другая — в рай, напиши: “Была в России зима, а он — жил”. Слышишь?