Давид Айзман - Терновый куст

За сценой шум. В дверях показываются Леа, Самсон, Берл, Дора, Меер. Впереди, еле передвигая ноги, идет Леньчик. Позади слепая, сосед без детей и еще несколько соседей — все обтрепанные, измученные, истощенные. Девочка на костылях, старый горбун, мальчик лет одиннадцати с лицом идиота, в одной рубахе. Впереди всех человек лет пятидесяти с отрубленными руками.

Леньчик(с болезненным раздражением). Я отлично могу идти сам. Не поддерживайте меня.

Леа.Ну сам, ну сам.

Сосед.Вот так и моя девочка тоже: стоять не может, а все хочет идти сама…

Нейман(входит с улицы. С гримасой печали и сострадания смотрит на Леньчика). Как же, однако, тебе перепало!

Леньчик(капризно хныча). Мне только очень хочется спать. Лягу и сейчас засну… Идите себе…

Слепая.Чем дальше, тем жизнь ужаснее.

Голос мальчика на улице: «Последние вечерние телеграммы!.. Очень интересные вечерние телеграммы!.. Очень интересные вечерние телеграммы!..»

Нейман(смотря в оконце). Мальчишка телеграммы продает. Взять разве? (Выходит.)

Леа.Боже всесильный, судья земли и всего живущего, сжалься над нами!

Александр.Надо вам успокоиться. Знаете, и вы бы прилегли.

Леа.Прошел мой сон. Прошла моя жизнь.

Меер.И к чему убиваться? Завтра твой Леньчик — айда дальше! — опять по всем крышам будет лазать. Шарлатан порядочный.

Слепая.Завтра будет страшнее, чем сегодня.

Леа.Поднимается во мне что-то. Что-то встает во мне.

Сосед(Александру). Слыхали? Моя девочка слегла… свалилась девочка… и бредит… девочка моя…

Меер.Ложишься, Леньчик? Ну на вот тебе вторую грушу.

Леньчик.Ага, это дело.

Сосед.Девочка бредит… целую ночь бредит… И жар у девочки — сильнее, чем у меня…

Самсон.Черный дух за мной. Мне кажется: мой самый страшный день пришел.

Дора.Я уложу тебя, Леньчик. Усни… (Укладывает мальчика на сундук.)

Шейва.Вот хлеб и свечи, Леа, помолись, и уходите все отсюда.

Леа подходит к столу. На дворе стемнело, Леа зажигает свечи, все восемь, делает над ними троекратный широкий жест, какой делают, когда плавают, но в обратном направлении извне к центру, подносит ладони к лицу, закрывает концами пальцев глаза и шепчет молитву. Все стоят молча. Кое-кто глубоко вздыхает. Леньчик, полураздетый, в окровавленной рубашке, с открытой грудью, присев, смотрит на мать.

Леа(опустив руки книзу и обратив лицо к потолку, говорит вслух, тягучим напевом, как бы продолжая и дополняя сейчас оконченную молитву). Господи всемогущий! Господи великий! За что же? За что?.. Ты казнишь. За что? Чистых сердцем, светлые души, ангелов святых, ты казнишь. За что? (Пауза.) И весь народ казнишь. За что же караешь его гневом безбрежным?.. Мало ли страдал он? Жестоко страдал он, века страдал и тысячелетия… Кострами горели дети его и камнями тонули в глубинах морей. Били их терновником, рвали их на части. Работу изнуряющую познал народ, и голод, глумление и насилие безмерное. Оскверняли могилы его, и храмы его, и твою, господи, святую тору. Резали животы беременным матерям, младенцам черепа раздробляли, и невинной кровью их обильно обагрились ноги мучителя. Все законы твои, о господи, и установления людей попирались жестоко, когда подходил к ним человек. И жалость, и правда, и мягкость человека, от скота отделяющая, все умирало и стиралось. И не среди созданий, по образцу и подобию твоему сотворенных, влачили мы цепи свои, но меж стаями зверей разъяренных. И кровь наша лилась. И кровью нашей облилась земля. Но стоны наши к тебе не дошли, о господи, не дошли стоны к месту обитания твоего, боже! И вот дети наши поднялись, и встали дети на защиту народа. На защиту твою, о господи, на защиту святой правды твоей, на защиту великих заповедей твоих. И детей наших казнят. Услышь меня, могучий! Услышь меня, всесильный!

Леньчик неодобрительно машет рукой, как бы говоря: «Ну, понесла уже», — и ложится.

К тебе молитва моя, и моление мое, и молитва народа всего. Смилуйся, боже, над детьми твоими, над бедными твоими детьми. Не дай отчаянию победить их души, не дай скорбям погасить их жизнь. Спаси от ожесточения свирепого, спаси от ночи безумия. Творец земли и неба! Из сердца через край бьет страдание, и смертный ужас царит. Остывшими устами говорит к тебе дочь твоя, судья земли: спаси страдальцев, спаси борцов, спаси чистых, — спаси и сохрани детей моих, их, господи, и правду твою святую спаси…