Пётр Киле - Восхождение

Лошади подъехали к дому шагом. На следующий день Диана не поднялась. Она стала задыхаться. Приезжал из Москвы доктор. Уже не один день Диана сидела поперек кровати, облокотясь о стену, при настежь открытых окнах. Ей не хватало воздуха, она хотела видеть даль над Окой.

Затем потянулись бессонные ночи. Диана ожидала весточки от Аристея. Где он? Что с ним? Она никому не позволяла сидеть у нее.

- А теперь идите гулять. Как там хорошо! - говорила она, взглядывая в открытые окна.

Да, там всегда было хорошо. Плоты ли плывут, покажется ли лодка или пароход с гудками проедет, все казалось, что это плывет и плывет куда-то сказочно-чудесная жизнь, и не поймешь, то ли это греза беззаботной юности, то ли извечное очарование лета и реки.

По совету доктора, ей подали бокал с шампанским.

- Уже? - сказала Диана. - Хорошо. Теперь я наконец усну.

Она уснула в яркий осенний полдень. Желтеющие леса и поля светились тишайшим миром и покоем. Она все это видела откуда-то сверху, не ощущая своего тела, словно одни глаза у нее остались. Наступал светлый, очень светлый, как бывает после дождей и непогоды, вечер, в небе тихо плыли белые облака, остатки «последней тучи рассеянной бури», дали просматривались вокруг так отчетливо, что видны были главы церквей не только городка на том берегу, но и нескольких деревень за полями и лесами. Кладбище занимало склон, спускающийся к реке, и макушку холма, проросшую молодыми березками и прорезанную проселочной дорогой и тропинками. Ее могила с белой мраморной плитой вся усыпана цветами и обставлена венками.

Она долго бродила вокруг и могилы, и кладбища, как уже после заката солнца вышла на луг, столь памятный, откуда над рекой, невидимой, но ощутимой, как некий провал и граница, просияло празеленью и лазурью небо, с легчайшими облаками, исчезающими, как и сказать иначе, в просвете бытия, куда унеслась, вероятно, ее душа, и она выглядывала оттуда, словно стоя на сцене.

Или это всего лишь набросок Аристея? И вдруг она сошла на землю и обнаружила себя на петергофской даче, по всему, в тот вечер, когда Аристей и Леонард разыграли на берегу моря явление Люцифера…

«Что же это? - подумала Диана, невольно прячась от гостей. - Моя жизнь продолжается с какого-то момента вновь? Или это видения моей души? Видения сна?»

У Тимофея Ивановича голова отяжелела - то на лбу у него выросли рога, что, впрочем, его не смутило нисколько, потому что и гости носились, кто с конской головой, кто с хвостом русалки, в общем, кто во что горазд. Сказка! Сон!

Или они затеяли пикник в белую ночь где-то на лугу у озера в глухом лесу? Да еще нарядились во всякие костюмы, чтобы повеселиться всласть? Бывало и такое. Но самые интересные события имели место, очевидно, где-то за лесом, куда то и дело пролетали по воздуху голые женщины.

- Что же такое происходит, хотел бы я знать? - недоумевала конская голова со знакомыми интонациями в голосе.

- Уж ясно, милый мой, что, - пропела русалка. - Ха-ха-ха!

И тут же прохаживалась нимфа, разумеется, обнаженная, с венком из первоцвета, а вокруг него скакал сатир, - что-то до боли знакомая парочка, подумала Диана. При высоком росте, стройная и тонкая в любой одежде, Эста в обнаженности своей являла неожиданную, чистейшей воды женственность, когда продолговатое туловище нежнейших очертаний подпирало легкую талию и изящный бюст, - рисунок художника был точен, будто она ему позировала нагой. Нимфа, еще не обретшая человеческую душу, чтобы явиться Психеей?

- Шабаш ведьм? В самом деле? Поскачем и мы туда! - предложила бычья голова.

- Вперед! Вперед! - вскинулась конская голова.

И в самом деле поскакали по лесам и болотам.

Воронья гора. Ночь.

Леонард, словно сейчас очнувшись в сумерках ночи, видит Аристея:

- Где мы? И пешие? На конях мчались над озером в горах мы от погони. Сорвались вниз, в ущелье?

Аристей, рассмеявшись:

- Вознеслись над Комо; лошади упали в воду… А мы воздушными путями теней, как птицы перелетные, вернулись в края родные. Золотые шпили не видишь Северной Пальмиры?

Леонард, пребывая в тревоге:

- Да! Но, странно, город, как мираж, подвижен… Вокруг же дичь и глушь былых времен, с раздольем для зверей и птиц несметных, со стрекотом сверчков и насекомых и с хором нескончаемым лягушек; и с клекотом далеким лебедей, и трели с щелканием соловьев в прибрежных рощах, будто над Окою.

Аристей, припомня свои скитания в лесах Дальнего Востока:

- Ночь летняя повсюду такова, Эдем, где не было грехопаденья, - то песнь любви земного бытия.