Пётр Киле - Восхождение

- Нет, нет! - возразил Аристей. - Я еще увижу тебя на сцене.

- Аристей, ты веришь? - Диана иногда заговаривала с ним на «ты», впрочем, как и он.

- Абсолютно. Ты не можешь исчезнуть. Не здесь, так на вселенской сцене, как Леонард говорит, в просвете бытия, ты явишься еще нам.

- Что же это будет? - рассмеялась Диана.

- Цель всех наших стремлений - высшая красота. Она не может исчезнуть. Она вечно зовет нас.

- Мистику я не люблю, - сказала Диана. - Но тебя я понимаю. Ты сильный. Живи долго. Но пиши уже не с меня, а с других картины. Ты поклоняешься красоте посреди всего этого безобразия в мире. Но, может быть, ты прав. Если художников увлечет уродство, что тогда станется с миром?

- Уф! – перевела дух Зинаида Николаевна. - Можете поцеловаться, если хотите… Мне ж давно пора идти.

Аристей прощается с Зинаидой Николаевной. Та, заторопившись, уходит. Диана тут же возвращается в гостиную.

Аристей, весьма смущенный:

- Диана, я с княгиней не ушел, поскольку я пришел к вам со двора и также и уйду попозже.

Диана, догадываясь:

- Значит, вы утром едете. Останьтесь здесь. Идемте, вас устрою. И не стану вас страхами своими докучать..

Наступает ночь. Аристей, полуодетый, выходит к балконной двери и глядит на Неву, на город, освещенный луной.

Диана с подносом:

- Ах, это вы? Мне вздумалось поесть. Что ж бродите вы здесь, как привиденье?

Аристей смеется:

- Нет, вы скорей сошли бы за него, когда б не легкий шаг и облик ясный, в сорочке, что, как туника, прекрасной, с изящной тайной милых плеч и глаз.

Диана, невольно усмехнувшись:

- Перекусить вы не хотите? Здесь бисквиты, фрукты.

- Да-с, весьма все кстати.

Усаживаются за столик напротив балконной двери.

Диана с волнением:

- Когда не привиденье я, то кто же?

- О том в моих рисунках я пытался сказать, запечатлеть; портрет не кончен.

- И я, как личность, не завершена?

- Нет, нет, ваш образ ясен мне и близок, так близок, словно знал я вас давно, томясь тоской, любил, и вы внимали, хоть издали, моим безмолвным пеням.

Диана полушепотом:

- Как! Обо мне вы помнили? И я в Италии нередко на картины глядела с чувством: вы за мной стоите, и вашими глазами вижу вечность в твореньях старых мастеров.

- Диана!

Оба вскакивают, она словно бы с намерением бежать, он - заключить ее в объятие.

- Не здесь. Уж так и быть. Идем.

- Куда?

Диана приводит его в свою спальню. Луна сияет над Невой, освещая спальню, и роспись по стенам: всевозможные линии с завитками, ветки и листья, виньетки и цветы - словно оживают и светятся, как сад в ночи.

Лунный свет падает на середину комнаты с медвежьей шкурой на полу, где они и предстают друг перед другом обнаженные, смущенно и радостно, словно настигнутые не то Дюрером, не то еще кем, может быть, самим творцом, и это был миг познания, свободы и счастья, что запечатлевается в произведениях искусства.

В сиянии зари проступают духи света. Диана просыпается.

- Ах, что такое? Свет у изголовья - и ярче и нежней сиянья утра!

Блистательный, таинственный, живой? Да именно такой, первоначальный, сиял в Эдеме, надо полагать.

Но я не сплю. Так это кабошоны! - Приподнимаясь, берет их в руки. - Чудесней ничего я не видала! И свет сияет в них, как целый свет. - Усаживаясь. - Иль вправду был он сказочно богат?

Да роздал все, к богатству равнодушный. Теперь же он, как водится, гоним. - Вскакивает с постели. - Стара история, как мир, мне скажут.

Но старый мир ужель один и вечен, когда он старится от века к веку, а новый мир - всего лишь грезы детства и юности минутной на Земле? - Подходит к окну над Невой. - Нет, старость - лишь усталость и смиренье, - я не хочу, уж лучше умереть, когда мир нов и светел, как и чувства, и взгляд, и облик мой, еще живой, во всем сияньи света в кабошонах.

Готова я взойти на эшафот, когда бы в том был смысл - во имя жизни, в которой все старо и было, было. - В изнеможении падает.

В горах. Восхождение. Аристея сопровождают феи гор, вод и цветов.

Аристей, останавливаясь над рекой:

- Долина тихая, с рекою быстрой, с деревней на высоком берегу, и церковь белая, - о, вид знакомый до боли, словно это сон из детства, и жизнь идет там мирной чередой.

По эту ж сторону вершины гор в лучах вечерних, как и жизнь людей, светлы и мирны, думаешь, от века…

О, красота, что просится на холст, где миг и вечность в тишине сольются!

Но переправы вряд ли здесь дождусь, да к людям мне, как зверю, и не выйти; мой путь - просторы высочайших гор. - Направляется к горам.