Пётр Киле - Восхождение

Эста вскоре поняла, в чем тут дело. Далеко неглупый, практичный, Жорж не был чужд интеллектуальных интересов, к чему она проявляла склонность, по крайней мере, сейчас, по молодости лет, но она, не ставя себя высоко, обнаружила, что умнее его. Такой факт, в житейском смысле как будто не очень важный, смутил Эсту и настолько, что она приняла героическое в своем роде решение: пока не поздно, побороть свое чувство к Жоржу. Пока никто не знает, даже он. Причем, ни о каком демонстративном разрыве, ни о каких объяснениях не должно быть и намека, иначе можно окончательно запутать себя, да и его. Побороть влюбленность, любовь - легко сказать.

Такое решение оказалось куда более изнурительным делом, чем все ее ночные бдения. Да и все ее интересы - к живописи, к театру, все ее чтения питали ее чувство духовно, не устраняя чувственного элемента, а скорее распаляя до обмороков и галлюцинаций.

Ребенком, благодаря няне, Эста довольно часто бывала в церкви; позже, учась в гимназии, под общее настроение, почти что отвернулась от церкви, хотя вера в Бога у нее осталась непоколебленной, да и в умонастроении эпохи произошла перемена. Эста все чаще входила в церковь в поисках поддержки и даже подумывала, не поступить ли ей в монахини. В конце концов, она извела себя настолько, что слегла. Приехала Диана и, как прежде бывало, откормила, разодела и свезла на студенческий бал-маскарад. Из огня да в полымя.

Невеста Христова угодила в язычницы, в супруги самого Эрота. Как бы то ни было, Эста излечилась от своего чувства к Жоржу, то есть от изнутрительной с ним борьбы, и вдруг ощутила свободу, как будто сдала все экзамены, как сказала Диане еще на балу.

Она не избегала Жоржа, зато теперь старалась дать фору Леонарду, осведомляя его о своих планах. Так и повелось. Эста, собираясь в театр по приглашению Жоржа или на прогулку, без Дианы, словно ненароком встречала Леонарда и звала с собой, возбуждая соперничество у молодых людей, что ее весьма забавляло.

Однажды под вечер они ехали втроем в карете - после посещения выставки картин, где экспонировались работы Михаила Врубеля, произведшие на Эсту удивительное и вместе с тем тягостное впечатление, может быть, от разговоров о том, что художник сошел с ума. Правда, Леонард ни слова не проронил на эту тему, а лишь опечалился, тем более что Жорж, против обыкновения, выказал осведомленность о жизни художника, его странностях.

- Художник превосходный, хотя и спорный, он пробует себя все в новой и новой области. Пишет декорации и костюмы, а там увлекается майоликой и собственноручно изготовляет изразцы для каминов.

- Вот это удивительно, - заметил Леонард. - Универсальность интересов художника, как в эпоху Возрождения в Европе.

Жорж не унимался.

- Бедный, как все художники, едва заведутся деньги, одевшись франтом, задавал пир, причем, чуть ли не сам распоряжался в качестве метрдотеля.

- Ну-с, в этом смысле и вы на высоте, - усмехнулся Леонард. - Только без гениального дара.

- Кто знает! - отвечал Жорж, горделиво вскидывая голову и глядя в сторону, что называется, показывая профиль. - В Ротшильды и Рокфеллеры без дара не выходят.

- Жорж, видимо, ощущает присутствие в себе финансового гения, - сказал Леонард с вполне серьезным видом.

Эста рассмеялась, как шутке. Но Жорж воспринял слова собеседника всерьез, поскольку в самом деле уповал проявить великие таланты на поприще, избранном им.

- Да, у меня бывали случаи, когда я, как по наитию, предпринимал шаги, взметнувшие меня на много ступеней, - проронил он, лишь делая вид, что рассматривает картины.

- Куда же эти ступени ведут? - спросил Леонард.

- Известно, куда. К богатству и власти.

- Тсс! - Эста рассмеялась, как всегда она смеялась, когда Жорж заговаривал о своих далеко идущих планах и целях. Она ничего не имела против них, только полагала, что есть вещи, о которых не говорят вслух и даже не всегда признаются себе: совестно как-то, стыдно или просто самонадеянно. В богатстве и власти нет правды, поскольку под ними нищета и смерть. Стремиться нужно, наверное, к чему-то другому.

- Да, да, - с грустью проговорил Леонард, - взять и убить старуху-процентщицу и еще, кто подвернется, и не раскаяться и не попасться. Вот и все.

- Сударь! Не по адресу. Упомянутый вариант как раз для бедных студентов, которые, однако же, хотят решать непременно мировые вопросы, умирая с голоду.

Пока молодые люди, от отходя друг от друга, то снова сходясь, перебрасывались тирадами, Эста, поднимая голову, остановилась у дальней стены, где высоко, почти у потолка, висело полотно, пламенеющее облаками на заре и сверкающее то ли грудой драгоценных камней, то ли живыми цветами, и там сидел юноша с обнаженными плечами, с темно-голубым покрывалом на коленях, на которых сомкнулись могучие руки. В повороте головы и во взоре - великая грусть, пронзающая и твою душу. Чуждый и вместе с тем до боли знакомый образ, точно художник писал его с Леонарда! Сходство было даже не чисто внешнее, а внутреннее. Тревога охватила Эсту. Недаром, наверное, он играет Эрота, демона, по Платону. Словно он сошел с картины, явление которого предугадал гениальный художник. Искусство и жизнь слились некогда в мифе, а теперь вновь в усилиях художников, артистов, архитекторов, да и всех, кто стремится к красоте. В том, говорят, знамение времени, и Эста дорожила своей причастностью к новым веяниям в русской жизни.